Этажи села Починки

Он понимал, что именно этот ее молниеносный взгляд заставил его так покраснеть и сейчас, и тогда при людях на собрании. Именно он заставлял часто думать о ней. И было от этих дум и радостно и тревожно. Митрий догадывался, что прежние чувства Натальи к нему не совсем угасли, а может быть, они разгорались с новой силой, как она их ни старалась скрывать. И ему хотелось и не хотелось, чтобы они вновь для него раскрылись с такою, как тогда, юной силой и пламенностью.

— Аршин проглотила? — спросил он, когда вошли во двор.

Марина промолчала.

Молча пили чай. А потом она не ушла, как обычно, в спальню, а легла спать на диване, рядом с Леночкой. Так она всегда делала, когда у них с Митрием случались размолвки.

Хозяин еще долго сидел на кухне, курил и опять долго думал.

20

Ох уж эти первоапрельские шутки! И чего только не наслушаешься за день. И о приезде брата твоего из далекого города, и о том, что тебя спрашивает жена, забывшая захватить ключи от квартиры, и о телеграмме, которая якобы на руках почтальона, что разыскивает тебя повсюду. И вот ты выскакиваешь в коридор, с надеждой увидеть брата, потом жену, потом — почтальона. Дважды подходишь ты к телефону и с замиранием сердца прикладываешься ухом к трубке с мерными гудками вместо такого дорогого и знакомого до единой нотки голоса твоего любимого начальника, который будто бы не мыслит своей деятельности на благо государства, предварительно не поговорив с тобой. Попадешь впросак ты и на третий раз, не подошедши вовремя к этому самому телефону, когда тебя действительно кто-то добивается.

Но все это продолжается один только день.

А вот когда апрель-шутник сам станет выкидывать штучки — и не один день они продолжаются, — тут бывает и не до смеха. А удумал он в этом году и в самом деле смешное: чуть ли не на двадцать дней раньше обычного растаял и сошел снег. Потом наступило такое тепло, какое и в мае не всегда случается. Выше двадцати пяти, почти под тридцать отметок поднимался столбик термометра. Земля курилась словно слежалый навоз на солнцепеке. Показались желтые звездочки одуванчиков, проклюнулись клейкие листочки тополей, зазеленела трава, проснулись от зимней спячки мухи.

Старики говорили, что когда-то случалось примерно такое, но чтобы так вот именно, как в этом году, — не помнили. Разделились во мнениях на этот счет и газеты. Одни утверждали, что подобное бывает раз в столетие. И приводили тут же тому примеры, когда такое было. Другие писали, что случается такое еще реже — через полтораста лет, — и тоже указывали годы. Но пока шла полемика, подули такие сильные и холодные юго-восточные ветры, что люди оделись в зимнее. Чудно как-то получается: в затишке солнце припекает, а на юру ветер знобит. А главная-то беда не в этом, а в том, что пашни и огороды выветриваются. Боронованием всю влагу не удержишь. Тут не то что синоптики — бывалые хлеборобы и агрономы растерялись: ну-ка угадай теперь сроки сева. А он знай себе дует день, и другой, и третий. Эдак всю влагу из земли выдует.

Наконец наступил день, когда ждать больше нельзя. Посевную надо начинать — в этом мнении сходилось явное большинство сельчан. Да и район уже забеспокоился: что сидите. Соседи вон начали? А и вправду: и «Луч», и «Октябрь» еще вчера вышли в поле. И ветер стал утихать. Снова потеплело.

Завтра выезд. Но уже накануне вечером собрали летучку. В кабинете Романцова — командиры всех подразделений, всех участков. Еще раз уточняются технологические карты, нормы выработки, подсчитываются люди. На учете каждый человек, машина, агрегат. Все озабочены одним: как бы чего не упустить, не забыть. До позднего вечера сидели. Советовались, доказывали, спорили. А Романцов с Головановым да Самохиным — те просидели чуть ли не до полночи.

— Ну, все, — Романцов устало поднялся из-за стола. — Завтра, как и договорились: я — во втором, ты — в третьем, а ты — в первом отделении. А теперь отдыхать…

Коротка весенняя ночь, а для Романцова она еще короче. Ни свет ни заря поднялся директор по старой армейской привычке. Еще никто, кажется, и не выходил из дому. Разве лишь доярки раньше директора поспешали на ферму. Да и тех он увидел, как шли гурьбой к речке-безымянке.

— Доброе утро, девчатоньки!

— Здравствуйте, Алексей Фомич!

Улыбаются молочницы. То ли заря на щеках играет, то ли так только кажется Фомичу. Особенно вон у той, Валентины Буряк, что бордовый платок по самые темные брови надвинула.

Прошел Романцов на совхозный двор. Посмотрел машины. Часть техники еще позавчера отправили на дальние поля, на боронование; на ближние пойдет сейчас своим ходом. Зашел в кабинет: очки вчера впопыхах забыл, оставил на столе. А без них директор что без рук.

В коридор вошел — стучит кто-то уже в соседнем большом зале. Заглянул — Самохин бланки листов-«молний» в трубку сворачивает.

— Здорово, парторг.

— А-а, не спится, — поздоровался Самохин. — «Молнии» сегодня по отделениям выпустим, — пояснил он.

— А зачем четыре?

— Так четвертая общесовхозная будет, чтоб итоги подвести, обобщить.