Эти господа

— Туда пять минут ходьбы! — сказал Канфель. — Подарите мне эти минуты, как милостыню!

Он нанял извозчика, извозчик зажег колясочные фонари, взмахнул кнутом, и пара лошадей заскакала по Второй Продольной. Коляска подпрыгивала, вихлялась, откидывая в угол Рахиль, и встречный ветер, налетая, вздыбливал ее кудряшки, как черные стружки. (Когда лихач-«дутик» мчался к Петровскому парку, так же вздымались насахаренные локоны Стеши и так же просили они ласки и поцелуя.) Канфель наклонился к Рахили, дотрагивался губами до ее волос, вдыхал запах степного солнца н пьянел. Он обнял девушку, прижался к ней, чувствуя, что сердце растворяется в ее теплоте и радость обжигает щеки, как мороз. Рахиль сопротивлялась, но он приблизил рот к ее уху и, как глухарь на току, ничего не слыша, пропускал сквозь зудящую гортань сладкие слова:

— Рахиль! Моя Рахиль! Я полюбил вас!

— Стойте! — крикнула девушка извозчику. — Или мы идем пешком, или до свидания!

Канфель заплатил деньги удивленному извозчику, догнал девушку и взял ее под руку. Они шли по Советской улице, еще были открыты магазины, отторговывающие последние часы, еще гуляли курортники, доживающие в Евпатории последние дни. Хозяин кафе «Чашка чая» выставил столики на тротуар, посадил за столики — перекисеводородных блондинок, и, изображая живую рекламу, блондинки ели малюсенькой ложечкой мороженое и тянули через соломинку гренадин. Иногда шоколаднолицые мальчишки — чистильщики сапог — садились посредине тротуара, ловили прохожего за ноги, и, едва он успевал сообразить, что происходит, — его ботинки были густо намазаны кремом, и по ботинкам ходили две щетки, угрожая низкам брюк.

— Неужели вы оставите меня без ответа? — сказал девушке Канфель, когда они свернули с Советской на Хозяйственную. — Вы принимаете меня за мальчика!

— А вы меня за девочку! Вам обязательно надо завертеть мне голову. Вы же — москвич, юрист, личность, а я — провинциалка, колонистка, голь!

— Вы говорите, как мещанка!

— А вы обнимаете, как дворянин!

— Я иду с вами, чтобы оправдать себя,

— Я тоже иду, чтобы знать, кто сделал шантаж над моим отцом.

Они подошли к зеленому забору перешивкинского дома. Рахиль вдруг остановилась, вглядываясь в полутьму. Из дома Перешивкина вышел человек, перешел дорогу и, подойдя к воротам противостоящего дома, просунул руку между досок, чтобы поднять щеколду.

— Трушин! — крикнула Рахиль.

— Я! — ответил Трушин, повертывая голову на голос. — Это кто?

— Перлина! — ответила Рахиль и пошла к нему.

— Как ты сюда попала? — спросил Трушин, здороваясь. — Да, ты не одна!

— Я иду к Перешивкиным. У них есть один тип. Я должна испортить ему кровь!

— Там целая свора сволочи! И ты не ходи туда! — воскликнул Трушин, натягивая на плечи спадающую куртку. — Я знаю, они покушаются на вашу пшеницу!

— Они тебе говорили?

— Уговаривали!

— Какие махеры! Расскажи мне, я хочу прохватить их в «Советском Крыме»!

— Это дело другое! — согласился Трушин. — Ты к деду? Пойдем, провожу!

— Вы найдете обратно дорогу? — спросила Рахиль, обернувшись к Канфелю.

— Найду! — спокойно ответил он, хотя от досады в глазах у него плыли красные запятые. — Счастливого пути!

Три недели назад Канфель ходил по этой дороге на свидание к Ирме, он вспомнил ее очаровательное легкоумие, желчную исповедь и необузданные поцелуи. Если бы не ее навязчивая идея о замужестве, Канфель обзавелся бы на зиму новой любовницей и появлялся бы с ней на театральных премьерах, показывая ее приятелям, как брелок с парижской панорамой. Он пожалел, что поссорился с Ирмой из-за Рахили, которая отплатила за все заносчивостью и дерзостью. Он хотел вернуть назад последние два часа и сказать Рахили, что не она ему нравилась, а неуловимая ее схожесть с цыганкой Стешей. (Он с наслаждением воображал, что Рахиль топнет ногой, встряхнет головой, вздымая над собой черные огни завитков и обжигая золотой молнией серег.) — Зачем я пошел с ней? — сквозь зубы спросил он себя. — Sapienti sat! — Он поправил шляпу и плюнул: — Мудрому достаточно!

Проходя мимо кафе «Чашка чая», он увидел за столиком, стоящим на тротуаре, блондинку, которая сидела перед пустым бокалом. (Выкрашенные перекисью водорода волосы, прищуренные зеленоватые глаза, голые плечи, ярко-красные ногти, — ирмина улыбка и профиль ее лица.)

— Моя судьба — честный кредитор. Она все время платит по обязательствам! — подумал Канфель и подошел к женщине. — Разрешите присесть, мадемуазель?

— Пожалуйста, мосье!

(Второй Канфель улыбнулся в стеклянной крышке столика, снял шляпу, расстегнул воротник пальто и подморгнул правым глазом.)

— Детское время! — сказал Канфель, отвернув манжету и посмотрев на золотые ручные часы. — Будем пить кофе? — спросил он и, желая показать, что он солидный человек, крикнул хозяину: — Кофе со сливками! Слоенок и эклеров!

8. МУДРЕЦЫ И ДЕТИ