Эти господа

— Я согласен с вами! — громко сказал Трушин, подходя к столу.

— Со мной? — спросил учитель.

— Нет! Со всеми вами!

Учитель растопырил пальцы, голова его нырнула в плечи, и несколько секунд его волосатые уши, краснея, пульсировали, как обнаженное сердце; граф подскочил и соскользнул на кончик стула, словно стул, как кобыла на галопе, подбросил его; Мирон Миронович от удивления хлопнул себя ладонью по щеке, как по полному бумажнику; Ирма радостно передернулась, рожицы негров, сверкая оскалом зубов, вдруг выбрались на свободу; Амалия Карловна просияла и томно посмотрела на Трушина; Кир воспользовался минутой, стянул с блюдечка Трушина мармеладку и отправил ее в рот; Сидякин слегка откинул голову, самодовольно погладил бакенбарды, и сам он, и бакенбарды его, и роговые очки одобрили Трушина:

— Ну-те-с?

— Я согласен с вами, гражданин Бондарев! — обратился Трушин к графу. — Одни евреи произвели революцию! Три миллиона евреев справились с полутораста миллионным населением. Каждый еврей, как легендарный Самсон, побеждал по пятидесяти человек! Но вот что удивительно: победили евреи, а все капиталисты-евреи вместе с вашими помещиками-дворянами убежали за границу. В республике нет ни одной фабрики, ни одного дома, принадлежащих какому-нибудь Бродскому или Полякову! Евреев-нэпманов выселяют из квартир, не принимают на службу, детей их оставляют за стенами вузов…

— Это. подтасовка фактов и извращение классового самосознания!

— Нет! Я и с вами согласен, гражданин Сидякин! Эти же самые евреи, которые произвели революцию, поголовно принадлежат к буржуазному классу! Они произвели пролетарскую революцию, сами выгнали себя, буржуев, из республики и еще ухитряются губить ту же революцию. По вашим строго марксистско-ленинским словам выходит, что партия должна бороться не с капиталистами всех стран, а с нерусскими народами советской республики.

— Сударь, здесь не место и не время для шуток!

— Я не шучу, гражданин Перешивкин! Я с вами тоже согласен! С трудовыми евреями заодно рабочие и крестьяне! Да что тут скрывать: с ними заодно коммунистическая партия и советская власть!

— О, зашем так гафарить!

— А затем, гражданка Перешивкина, что не стоит дарить баночки с вареньем и не стоит сжимать кулаки, как это делает ваш супруг! — Он взял кепку, ударил ею по руке и весело продолжал: — Не теряйте времени, об’единяйтесь и выходите на улицу! Бейте евреев, татар, караимов, крестьян и рабочих!

— Это сарказм — сказала Ирма, решительно закрыв колени.

— Что вы, гражданка! Вы можете помиловать евреев-аристократов и вообще аристократов! Из них можно составить кабинет министров, который никого из вас не даст в обиду!

Сидякин сорвался с места, подбежал к Трушину, потянул за кепку, Трушин вырвал ее и посмотрел ему в глаза:

— Дорогой товарищ! — прошипел Сидякин, обуреваемый злобой и трусостью. — Вы хотите, чтоб мы все любили евреев и прочих?

— Нет! Я хочу, чтоб вы любили советскую республику, а не натравливали одну народность на другую. Это ослабляет силы трудящихся, это ослабляет республику, у которой много врагов! И раз вы этого не понимаете, то я советую вам применить к себе ту нацменьшинскую пятилетку, до которой вы так гениально додумались!

— Призываю к порядку! — заорал Сидякин, меняясь в лице и задирая голову кверху. — Оп-пор-ту-нист!

Тряхнув волосами, Трушин надел кепку и пошел к двери. Мирон Миронович бросился за ним, поймал его за локоть и, едва не плача, проговорил:

— А как же совещание?

— По поводу чего?

— По поводу пшенички!

— Какой пшенички?

— Да все той же: еврейской!

— Гражданин Миронов! — громко ответил Трушин, и голубые Молнии сверкнули в его глазах. — В Евпатории тоже есть гепеу!

Мирон Миронович видел: дверь уперлась, заскрежетала, распахнулась, стукнувшись ручкой о внешнюю стену, и стекло из верхней рамы выбросилось, как человек из окна. Калоша Перешивкина, стоящая на пороге, отскочила от ноги Трушина, запрыгала черным поросенком и хрюкнула. Кусок звездного неба проглянул сквозь акации, звезды покраснели и завертелись, как коптильники. Крестясь и читая богородицу, Мирон Миронович попятился в дом:

— Чеснок!..

7. ТРЕТИЙ ЛИШНИЙ

Канфель помог Рахили снять жакет, повесил его на спинку кресла, отряхнул мокрую кожаную шапочку, сделанную из шлема покойного брата Давида, и усадил Рахиль на постель. Он суетился, уговаривая ее снять промокшие ботинки и надеть его туфли, вертел в руках бутылку черного муската, предлагая ей выпить вина и согреться, он накинул на нее свой фланелевый пиджак и велел принести номерантке горячего чая.

Девушка сняла ботинки, подобрала под себя ноги и пила чай из стакана, в котором кружок лимона плавал, как крошечный диск солнца.

— Вы сделали нам большую обиду, Канфель!

— Чем?

— Телеграммой!

— Это называется обида?

— Нет, это называется фальшивка! Так об’яснили в Озете!

— Там с ума сошли! — воскликнул Канфель, но задумался, почесывая пальцем переносицу. — Неужели этот антисемит меня обманул?

— Антисемит?

— Телеграмму же дал мне Мирон Миронович!

— Уже он — антисемит! — засмеялась Рахиль. — Вы путаник, Канфель!