Эти непонятные корейцы

Есть ли она в корейской мелодраме? Есть-то она есть, но… уж очень корейская. То есть он любит ее, она любит его, но воссоединиться они не могут. И мешает им не какая-нибудь потусторонняя злодейка Сара, а родные родители. Родители в корейской мелодраме — инстанция высшая и последняя, некая сила природы, действия и решения которой сомнению не подвергаются.

Сила эта действует весьма своевольно и прихотливо. Чаще всего упирается и не разрешает нашим героям жениться. Что-нибудь да не понравится родителям в избраннике (це) своего 25—30-летнего дитяти — или нос, или уши, или данные гороскопа, или послужной список двоюродного прадедушки. И тогда прогремит, как гром с ясного неба, грозное: «Нет! Не разрешаю!» Могут еще и затрещину дать, чтобы быстрее дошло. В ответ герои заливаются слезами величиной с перепелиное яйцо, отказываются от еды, долго гуляют по берегу Хангана на холодном ветру, напиваются в стельку… и сочетаются браком с тем, кого нашли мама с папой.

Вот тут-то и начинаются их страдания. В особенности это касается девушки. Потому что на сцену выходит главная баба-яга корейского фольклора всех времен — Ее Величество Злобная Свекровь. Выходит и начинает тиранить бедную героиню, как старослужащий салагу. Чего только не придумывает, чтобы сжить беднягу со света. То редьку заставит резать правильными пятиугольниками, то потребует кланяться свекру под углом ровно 78 градусов — ни больше ни меньше. Невестка все покорно терпит, заливаясь уже знакомыми нам слезами. От непосильной работы и стрессов она в конце концов оказывается на больничной койке под капельницей.

О капельницах и поносах

О, эта капельница корейской мелодрамы! Тебя не минует ни один положительный герой. Под капельницей лежат они сами.

Под капельницей обязательно оказываются их родители. Корейские режиссеры щедро прописывают капельницу и от сердечных болей, и при выкидышах, и от стрессов. И, конечно, от поносов.

Поносят корейские положительные герои весьма часто и всегда — неспроста. Расстройство желудка в корейской мелодраме имеет тот же высокий символический смысл, что в западной — сердечный приступ. В особо трагические минуты, когда мексиканский герой хватается за сердце, корейский бежит в туалет, откуда вскоре раздадутся выразительные звуки. Им будет вторить печальная музыка, а домочадцы — внимать происходящему со скорбными лицами.

Корейский хеппи-энд

Поели, поплакали, посидели в туалете, полежали под капельницей… Ну, и чем же сердце успокоится? По закону жанра, финал должен быть счастливым. Но счастье, как известно, каждый понимает по-своему. Корейский «счастливый конец» интересен тем, что абсолютно нелогичен. Откуда придет избавление, догадаться невозможно до самой последней серии. Известное правило Чехова о ружье, которое, будучи повешенным на стену в первом акте, должно обязательно выстрелить в последнем, в корейской мелодраме не работает абсолютно. Злобная свекровь вдруг может превратиться в милейшую старушку и сильно облегчить этим жизнь страдающей героине. Постылая жена положительного героя, на протяжении 30 серий здоровая и настырная, как бык, вдруг окажется под пресловутой капельницей, а оттуда, к удовлетворению зрителей, плавно отправится на тот свет, открыв для разлученных влюбленных дорогу к светлому совместному будущему. Богатый надменный красавчик, также ставший на пути наших героев, попадет под машину, и, хотя слеза с перепелиное яйцо все же скатится со щеки чувствительной девушки по этому поводу, вытирать ее будет уже возлюбленный. Иначе говоря, конфликт в корейской драме разрешается всегда «сверху» и практически никогда не является следствием действий самих героев.

Их дело — не действовать, а пассивно и разнообразно страдать.

А дело зрителей — оплакивать эти страдания.

Грудь вперед, походка от бедра

Правда, сейчас под воздействием западных идей феминизма ситуация становится не столь однозначной. В последней серии поведение самой главной героини может диаметрально измениться. Покорная невестка, которую на протяжении всего фильма не бьет только ленивый, неожиданно превращается в крутую феминистку и борца за свою свободу и личное достоинство. Голос ее, доныне тихий и жалобный, приобретает визгливые истерические нотки. Ходить девушка начинает такой уверенной походкой, что земля под ней сотрясается. Если раньше машину вела еле-еле, то и дело опуская голову на руль от расстройства чувств (это на загородном шоссе-то!), то теперь мчится, чуть не сбивая прохожих (нельзя все же баб за руль пускать, нельзя!). Может врезать кому-то пощечину… В общем, с точки зрения эстетической наша героиня не слишком выигрывает от своего неожиданного перевоплощения — напоминает кота Леопольда, принявшего на грудь озверина.