Эти ведьмы не горят

А потом язык превращается в настоящее помело. Я признаюсь родителям, что Вероника заговаривала самоцветы, треплюсь про семейные проблемы Эвана и даже заявляю, что целовалась с Морган. Сгорая от стыда, слышу собственный лепет о том, что злоупотребила доверием Морган и не смогу встречаться с ней, не извинившись, а извиниться не сумею, поскольку она не в курсе, что магия существует. Наконец добираюсь до задымления в доме и суеты гостей. До момента, когда я поняла, что пожар не могла устроить Кровавая Ведьма. Возвращение в горящее здание я оправдываю желанием спасти друга.

– Клянусь, у меня нет комплекса супергероя, но бросить Бентона в огне я просто не смогла.

На кухне воцаряется тишина. Материнский второй бокал вина сиротливо стоит на разделочном столе.

Папа забирает у мамы самоцветы и кладет их рядом с бутылкой вина.

– Надо ли беспокоиться о детективе? Известные ему факты опасны для ковена?

Я качаю головой.

– Вряд ли. Он вел себя так, будто считает виноватой меня, но обвинение не предъявил. – Я невесело смеюсь. – Он понятия не имеет, каков истинный расклад.

Отцу, похоже, не до смеха.

– О чем именно спрашивал детектив?

– Он решил, что жертвоприношение на прошлой неделе совершила я. – Закрыв глаза, я вспоминаю, упоминалось ли что-то, явно связанное с существованием ковена. – Детектива больше волновало, кто устроил пожар, чем то, почему огонь быстро погас. Думаю, опасности никакой нет.

Родители переглядываются, но осторожно: в чем дело, я понять не могу.

– Леди Ариане скажете? – В конце концов, настоящий судья – она. Сочтет нужным – добьется того, что Совет лишит меня магической силы, а заодно и всего, что делает меня Стихийницей. Лишит меня моей самости.

– Мы еще не решили. – Мать качает головой. – Утром мы позвоним родителям Вероники и выясним, известно ли им о ее участии в случившемся. – Она кивает в сторону самоцветов на разделочном столе. – Думаю, бабушку вводить в курс дела не следует. С твоими проступками мы и без нее прекрасно разберемся.

– Но как насчет скраинга? Мы с Вероникой…

– Вы с Вероникой – дети, которые балуются магией, сути которой не понимают. – Мама тянется к бокалу с вином и залпом выпивает половину. – Скраинг сложнее, чем вам кажется. Вы видели то, что хотели увидеть.

– Но ведь…

– Довольно. – Отец смотрит на часы и вздыхает. – Уже поздно, Ханна, тебе пора спать.

– Пора спать – и все? А где шумная выволочка? Где моральная обработка?

– Ты под домашним арестом до своего тридцатилетия, мы с мамой обсудим, не стоит ли наложить на тебя связывающий наговор, но на сегодня достаточно. – Папа показывает на дверь, отпуская меня.

Из кухни я выхожу, чувствуя, как вспотели ладони от перспективы после четырехлетнего перерыва опять носить связывающий амулет.

Вслед мне летит материнская угроза:

– Если выкинешь что-то еще, уволишься с работы, продашь машину и до тридцатилетия за порог не выйдешь!

* * *

Поднявшись в свою комнату, проверяю телефон, где меня ждет миллион эсэмэсок. Я игнорирую все, кроме двух. Перво-наперво пишу Бентону – спрашиваю, как у него дела. Он тотчас отвечает, что жив-здоров и мы скоро поговорим. Затем отсылаю Джемме краткое: «Под домашним арестом, но жива», – и отправляюсь в душ. Мытье получается самым долгим и неэффективным в моей жизни.

Утром волосы еще пахнут дымом, что вполне уместно, ну а сотовый разрывается от сообщений. Эсэмэски от Вероники я игнорирую, равно как и от троллей, называющих меня преступницей. Анонимные угрозы расправы (вероятно, от Нолана и его дружков) довольно смешны. Несколько придурков постят даже нечеткие фотки того, как детектив Арчер заталкивает меня в седан.

Теги я снимаю, а фотографии уничтожить не могу. Бесит, что это дерьмо сохранится где-то в архивах до зимы, когда я начну пробиваться в колледжи. Родители перекрывают доступ в интернет, и я испытываю искреннее облегчение. Увы, длится оно недолго: проходит, когда мне вручают связывающее кольцо, которое я носила до посвящения в тринадцать лет. Кольцо они усиливают наговором-антивзломом, сделав любую попытку снять его болезненной и очевидной. Магическая сила протестует, рвется на свободу так отчаянно, что у меня руки дрожат, когда я надеваю кольцо на указательный палец. Но дрожь стихает, а в груди, где с неумолчным гулом роилась магическая энергия, царит пустота.

Единственное, что отвлекает от действия связывающего амулета, – пропущенные сообщения от Морган. То, что они от нее, я вычисляю по двум признакам. Во-первых, код штата у несохраненного телефонного номера – не массачусетский. Во-вторых, сообщения дышат тревогой. «Пожалуйста, поторопись! Боюсь, крыша вот-вот обвалится». Потом читаю в панике набранный заглавными буквами вопрос о том, все ли у меня хорошо… и обещание прислать помощь.

А после этого – ничего. Гробовое молчание. Небось увидела, как детектив Арчер ведет меня к седану закованной в наручники. От такой мысли я густо краснею. Зрелище наверняка в зародыше убило интерес, который появился у Морган.

Если интерес был неподдельным.