Профессор. Вверху и внизу этакое бугристое поле; дорога обрывается тотчас же, и начинаются большие темные скалы, покрытые дикой тыквой и виноградом. Мякоть тыквы красная, а семена черные, как у арбуза, и на вид они очень красивы. Местные жители варят из них красный суп; но я вам не советую есть его, если вы хотите выбраться из долины (хотя, по-моему, если подмешать довольно муки, он становится вполне съедобным). Там наливаются янтарные грозди дикого винограда. Туземцы говорят, что они слаще меда; на самом деле у них вкус желчи. Есть там и густой терновник, до того колючий, что в любом другом месте его немедленно бы уничтожили; здесь же он покрыт небольшими цветочками в пять лепестков из чистого серебра, на смену которым приходят темно-рубиновые ягоды (красными они становятся, только когда их срывают). Можете себе представить, как много их достается детям! Неприятно только, что одежда и руки у маленьких собирателей оказываются изодраны и исцарапаны.
Лили. Но рубины не могут пачкать платье, как смородина?
Профессор. Нет, а вот тутовые ягоды – очень даже могут. Там, на откосах, целые рощи тутовых деревьев, покрытых шелковичными червями. Представьте, некоторые черви так громко жуют листья, что кажется, будто рядом работает мельница. Тутовые ягоды совершенно черные, но, упав с дерева, они делаются темно-красными и больше уже не меняют цвета. Их-то сок, проходя сквозь траву в почву, и окрашивает в красный цвет воду реки, так как исток ее прячется где-то в лесу. Ветви деревьев скручены, точно от боли, подобно ветвям старой маслины, а листья темны. В лесах Долины алмазов водятся и змеи, но никто их не боится. У змей красивые темно-малиновые гребни, и живут они по одной на дереве, обвиваясь вокруг диких ветвей. А еще змеи с малиновыми гребнями поют – как птицы в наших лесах.
Флорри. О, мне совсем не хочется туда.
Профессор. А между тем вам бы там очень понравилось. И змеи бы вас, конечно, не тронули, опасаться стоило только одного – что вы сами превратитесь в змейку.
Флорри. Но ведь это было бы ужасно.
Профессор. Вы бы так не думали, если бы и вправду обернулись змейкой, а, напротив, очень гордились бы своим гребешком, и до тех пор, пока вы оставались бы прежней малышкой Флорри (остаться прежней навсегда там невозможно), вы бы с большим удовольствием слушали пение чудесных змей. Они звенят, как цикады в Италии, но выдерживают такт и выводят превосходные мелодии. У большинства змей по семь голов с гортанями, и каждая берет одну ноту октавы, так что они могут петь хором, и, право, это выходит чудесно. Кроме того, светляки летают над опушкой всю ночь. Вы плаваете в море светляков, и все поле кажется волнующимся океаном, в котором отражаются звезды; но остерегайтесь дотрагиваться до них: это не итальянские светляки – они жгутся, как настоящие искры.
Флорри. Все это мне не нравится, я никогда не пойду туда.
Профессор. Надеюсь, Флорри. А если и пойдете, то уж точно вернетесь. Выйти оттуда очень трудно, потому что кроме лесов со змеями там есть гигантские скалы из матового золота, образующие лабиринт, который поднимается все выше и выше, пока золото не начинает дробиться, смешиваясь с глыбами льда. Такие ледники, наполовину изо льда, а наполовину из золота, семь раз промерзнув, свешиваются вниз и наконец падают со страшным грохотом, дробясь на смертоносные осколки, подобные наконечникам стрел знаменитых критских лучников, и превращаясь в снежно-золотистую пыль. Пыль эта при порывах горного ветра вздымается клубами и столбами – золотой пепел, холодный и тяжелый, покрывает тропинки. Путники, попавшие в лабиринт, падают замертво и отправляются на небеса. Те же, кому удается спастись, в конце концов выбираются на тропинку, которая приводит их к королю долины. Король восседает на троне, а рядом с ним путникам видятся призраки существ, похожих на них самих. Эти призраки тоже восседают на тронах, откуда они как будто наблюдают все царства мира и всю славу их. На балдахине трона горит огненная надпись, которую они силятся прочесть, но не могут, потому что она создана из слов, похожих на слова всех языков, но не принадлежащих ни одному из них. Говорят, англичане находят, что слова эти имеют больше сходства с их языком, чем со всеми прочими. Но единственное сведение об огненной надписи получено от итальянца, который слышал, что сам король использовал эту фразу как военный клич: «Pape Satan, Pape Satan Allepe!»[3].
Сивилла. А разве все погибают там? Ведь вы говорили, что есть дорога, ведущая в долину и выводящая из нее.
Профессор. Да, но немногие находят ее. У того, кто идет тропинкой, с которой алмазы сметены прочь, и рукой заслоняет глаза от ослепительного блеска, наверное, есть шансы прийти к тому месту, где открывается неприметная расщелина в золотых скалах. Вы были в прошлом году в Шамони, Сивилла; воспользовались ли вы случаем, чтобы осмотреть вершину Эгюий-дю-Миди?
