Этюд в багровых тонах. Знак четырех. Записки о Шерлоке Холмсе

Четвертого мая тысяча восемьсот сорок седьмого года на склоне горы стоял одинокий странник, обозревая этот печальный ландшафт. Судя по внешности, его можно было принять либо за гения, либо за демона здешних мест. Определить его возраст на вид не представлялось возможным: что-то между сорока и шестьюдесятью. Худое изможденное лицо, пергаментно-коричневая кожа, туго обтягивающая выпирающие скулы; длинные каштановые волосы и борода, густо припорошенные сединой; запавшие, лихорадочно горящие глаза. Рука, не более мускулистая, чем у скелета, сжимала ружье. Человек опирался на него, чтобы не упасть от слабости, однако высокий рост и массивный костяк наводили на мысль, что в прошлом это был жилистый и сильный мужчина. Теперь же заострившееся изнуренное лицо и одежда, мешком висевшая на его исхудалых плечах, придавали ему вид немощного, дряхлого старика и безоговорочно свидетельствовали о том, что этот человек умирает – умирает от голода и жажды.

С трудом превозмогая слабость, он пересек лощину и вскарабкался по склону горы в тщетной надежде увидеть с возвышения где-нибудь источник воды. Но перед его взором расстилались лишь огромная соляная равнина да цепь диких гор вдали, и нигде ни деревца, ни куста, которые указывали бы на то, что поблизости есть влага. Ни малейшего лучика надежды не давал этот обширный пейзаж. Диким ищущим взором мужчина посмотрел на север, на восток, на запад и понял, что странствию его наступает конец и здесь, на этом голом утесе, ему предстоит встретить смерть. «Не все ли равно: здесь ли или через двадцать лет на пуховой перине», – пробормотал он, собираясь присесть в тени нависающей скалы.

Но прежде чем сесть, мужчина положил на землю уже ненужное ружье и большой узел, связанный из серой шали. Он нес его всю дорогу, перекинув через правое плечо. Видимо, для обессиленного путника ноша стала слишком тяжела, потому что, опуская узел, он не удержал его, и тот ударился о землю. Изнутри серой шали тут же послышался жалобный голосок и показались маленькое испуганное личико с ярко блестящими карими глазами и два пухленьких грязных кулачка.

– Ты сделал мне больно! – послышался детский голосок.

– Я не хотел, прости, – виновато сказал мужчина, развязывая узел и извлекая из него прелестную девчушку лет пяти в изящных туфельках и красивом розовом платьице с полотняным фартучком, явно сшитыми руками заботливой матери. Девочка была бледной и осунувшейся, но крепенькие ножки и ручки свидетельствовали о том, что на ее долю не выпало столько тягот, сколько на долю ее спутника. – Все еще болит? – озабоченно спросил мужчина, видя, что ребенок трет затылок, покрытый взъерошенными золотистыми локонами.

– Поцелуй – и все пройдет, – очень серьезно попросила девочка, подставляя ему ушибленное место. – Мама всегда так делала. А где мама?

– Мамы нет. Но скоро, думаю, ты увидишься с ней.

– Нет? Как это? – удивилось дитя. – Она же не попрощалась со мной; даже когда мама уходит к тете пить чай, она всегда говорит мне «до свидания», а теперь ее нет уже три дня. Ой, как хочется пить! У тебя нет воды? И чего-нибудь поесть?

– Нет, милая, ничего нет. Потерпи немного, скоро все будет хорошо. Положи головку мне на колени, тебе станет легче. Мне трудно говорить, губы пересохли, но лучше тебе знать правду. А что это у тебя такое?

– Это такие хорошенькие штучки! Видишь, какие они красивые? – радостно воскликнула девочка, протягивая мужчине два кусочка сверкающей слюды. – Когда мы вернемся домой, я подарю их братцу Бобу.

– Скоро ты увидишь куда более красивые вещи, – заверил ее мужчина. – Только подожди чуток. Я вот что хотел тебе сказать… Ты помнишь, как мы ушли с реки?

– Да, помню.

– Видишь ли, мы надеялись, что скоро придем к другой. Но что-то случилось – то ли компас сломался, то ли карта была неправильная, то ли еще что, но к другой реке мы так и не вышли. Вода у нас кончилась. Осталось лишь несколько капель для таких малышей, как ты, и… и…

– И тебе нечем было умыться, – подхватила девчушка, укоризненно глядя на его перепачканное лицо.

– Да, ни умыться, ни попить. И тогда мистер Бендер[28] умер первым, за ним индеец Пит, потом миссис Макгрегор, потом Джонни Хоунс, а потом, милая, твоя мама.

– Так мама тоже умерла? – вскрикнула девочка и, закрывшись фартучком, горько заплакала.

– Да, все умерли, кроме нас с тобой. Мне показалось, что в этой стороне может быть вода, поэтому я взвалил тебя на плечо и понес. Но, похоже, и тут ее нет. Так что, видать, надеяться нам особо не на что.

– Значит, мы тоже умрем? – спросило дитя, успокаиваясь и поднимая заплаканное личико.

– Боюсь, к тому идет.

– Почему же ты сразу не сказал? – весело рассмеялась девчушка. – Ты меня так напугал. Раз мы тоже умрем, значит, снова увидим маму.

– Да, милая, скоро ты увидишь ее.

– Ты тоже. И я расскажу ей, какой ты был добрый. Вот увидишь, она встретит нас на небесах с большим кувшином воды и целой кучей гречишных лепешек, горячих и намазанных маслом с обеих сторон, как любим мы с Бобом. Сколько нам еще ждать?