Этюд в черных тонах

Но стоп: если мы проследили за ним до этого места, нам ясно, что дальше велосипедисту ехать некуда. Определенно, он добрался до цели. И вот, пока мы об этом думаем, спицы в колесах велосипеда приобретают видимость, перестают сливаться в круг, мы можем различить каждую из них, дать им имена, они устало проворачиваются, они останавливаются. В спуске велосипедиста с седла нет ничего особенного — только балетная грациозность и плавность масла, стекающего по наклонной плоскости. Один сапог достиг земли, потом второй. С противоположного конца двора величественно приближаются двое слуг в ливреях, а велосипедист тем временем прислоняет свой аппарат к стене и поднимает руку в перчатке, предъявляя прямоугольный конверт. Слуги сопровождают приехавшего внутрь здания; кортеж минует столько коридоров, что эта дорога кажется длиннее, чем путь, проделанный в седле велосипеда; слышен только стук шести каблуков, затем двое слуг открывают двустворчатые двери, и велосипедист попадает в последний зал; он останавливается перед ожидающим его мужчиной, выпрямляется в струну, подносит не занятую конвертом руку к горлу, расстегивает пуговицу, и плащ тяжело падает к его ногам — а вслед за ним шапка, очки, шарф и сапоги.

Окончательно обнажившись, женщина передает конверт.

Мужчина вытаскивает письмо и читает:

— Интересно.

— Да? — произносит другой мужчина, стоящий в отдалении.

— Очень интересно.

— Да?

Джентльмены покидают зал через другую дверь. Неподвижная женщина остается в одиночестве. У ног ее — вся ее одежда, словно темное море, из которого родилась эта Афродита с короткими волосами. Свет в зале гаснет.

— Портсмутская игра закрыта, — произносит первый.

— И?

— Тоже.

— Ох.

— Да.

— Интересно.

— Безусловно.

Мужчины проходят по новому залу. Их шаги приглушены ковром. По обе стороны — статуи. Десятки статуй в полутемном зале.

— Кто это был? — спрашивает тот, у которого нет конверта.

— Прочтите.

Бумаги переходят из рук в руки.

— Видимо, следует известить мистера М.? — спрашивает второй.

— Ну что вы, старый профессор уже извещен. — Первый мужчина останавливается и рассеянно оглаживает позвоночник и ягодицы прекрасной статуи. Статуя моргает в ответ. — И разумеется, он уже принял меры.

Эпилог

Меня зовут Энн Мак-Кари, и я медсестра.

Но зеркало теперь возвращает мне новое лицо. Или это мои глаза видят его по-новому, лишенным красоты, но вместе с ней — и безысходности. Это мое лицо, созданное для меня, так же как и моя жизнь; лицо, сработанное из материалов моей реальности. Я ощущаю эту перемену, эту внутреннюю трансформацию, как будто моя кожа облеклась светом, и последствия мне приятны. Ни одна истинная перемена не противоречит нашим желаниям: полностью перемениться — значит стать счастливой. А перемены к худшему — это всего лишь иные формы прежней жизни.

— Меня зовут Энн Мак-Кари, я медсестра, — говорю я.