Этюды к портретам

Однажды она заметила, что Лев Толстой был равнодушен к красоте зданий. Он знал только одно: старое или новое здание — то, в котором живут персонажи его произведений.

В 1937 году мы шли с ней по Фонтанке, я провожал ее домой, в Шереметевский дворец. Она спросила меня:

— На вас действует ленинградский пейзаж?

Я ответил восторженно.

Ахматова вздохнула и промолвила:

— А я уже привыкла, к сожалению…

Анну Андреевну сильно сердили бессмысленные колоннады и портики, возводившиеся у нас в сороковых годах. Но подлинную старину она любила.

Каждый год в Москве непременно ездила поглядеть на церковь Вознесения в Коломенском.

Она умела ценить современную архитектуру.

Замечательный дом, построенный по проекту Ле Корбюзье в Москве на улице Кирова, ей очень нравился.

Мне запомнился афоризм, который как-то произнесла Анна Андреевна:

— Архитектура в каждой эпохе бывает своя, и ничего переделать в этом нельзя: если уж выдалась плохая архитектура, так она и будет плохой до самой смены эпох.

Ее суждений о людях, событиях, о нравах — жизненных и литературных — были бескомпромиссны.

Иной раз Анна Андреевна произносила свое суждение: — Это против добрых нравов литературы. И переубедить ее, уговорить, что дело обстоит не так, было невозможно.

Конечно, всегда права была Ахматова, а не ее не слишком щепетильные оппоненты.

До войны, живя в Фонтанном доме, Анна Андреевна много возилась с соседскими мальчиками Вовой и Валей Смирновыми (Вале посвящено ее замечательное стихотворение «Постучись кулачком — я открою…»).

Мать этих детей, простая женщина, наивно похвалялась перед другими соседями:

— Нянька у меня — мировая!

(Это мне поведала сама Анна Андреевна.)

В 1940 году в Доме творчества в Голицыне я познакомился с Мариной Ивановной Цветаевой. Она жила там, ибо не имела пристанища в Москве: незадолго до этого Марина Ивановна вернулась из эмиграции, и дела ее были не устроены.

Узнав от меня, что Анна Андреевна поселилась у нас на Ордынке, Цветаева пожелала навестить Ахматову, с которой она никогда не встречалась. Я спросил разрешения Анны Андреевны. Та согласилась.

И вот в один из дней Марина Ивановна позвонила нам по телефону. Анна Андреевна попросила ее приехать. Но она так сбивчиво поясняла, куда надо прибыть, что Цветаева спросила:

— А нет ли подле вас непоэта, чтобы он мне растолковал, как к вам надо добираться?

Этим «непоэтом» был я. Мне удалось внятно изложить адрес, Марина Ивановна вскоре появилась в нашем доме. Я открыл дверь, принял участие в первых фразах. А затем удалился, не желая оказаться нескромным.

Я и в тот момент понимал, что лишаю историю русской литературы многого, отказавшись присутствовать при такой встрече. Думаю, меня поймут…

необыкновенно высоко цениламне Д. Д. Шостаковича. Мне известно, что на одной из своих книг, подаренных ему, она начертала: «Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу, в чью эпоху я живу на земле».

И вот однажды ей надо было поговорить с Шостаковичем по какому-то делу, в котором он мог помочь, ибо был депутатом Верховного Совета.

Словом, Анна Андреевна попросила его приехать к нам. И утром перед приездом Дмитрия Дмитриевича она заметила:

— Все это хорошо, но я не знаю, о чем надо говорить с Шостаковичем?..

Как выяснилось уже на следующий день после визита, Дмитрий Дмитриевич (не зная, разумеется, о словах Анны Андреевны) своим домашним, собираясь на Ордынку, сказал:

— О чем же я буду говорить с Ахматовой?

А говорили они превосходно… Я как сейчас вижу Шостаковича, сидящего за круглым обеденным столом в вежливой позе… Сам-то я скоро покинул комнату, чтобы не быть лишним…

Летом 1954 года я завел небольшую тетрадку, куда стал заносить заметки об Анне Андреевне, ее слова и наши разговоры с ней. К сожалению, меня, что называется, ненадолго хватило, и я вскоре забросил свой дневничок…

Вот некоторые из тогдашних моих записей.

8. VII.54. Сегодня днем Анна Андреевна рассказала, что, когда вышел сборник ее стихов «Подорожник», эта книжечка попала в руки некоей поэтессы Изабеллы Гриневской (по определению А. А. — сверстница Щепкиной-Куперник, все ясно). Гриневская пришла от «Подорожника» в такую ярость, что топтала книгу ногами и кричала:

— Такие стихи могла написать только прачка!..

О Блоке говорит подчеркнуто уважительно, но не любит его (как соперника акмеистов, в частности Гумилева). В жизни встречалась с ним мало и отчужденно. Очень сердится, когда разные пошляки ей приписывают роман с

Но очень обижается на А. Н. Толстого за то, что он попытался вывести поэта в образе Бессонова («Хождение по мукам»). Считает это сведением счетов и непохожим пасквилем. Говорит: вот Достоевский сделал же убедительную карикатуру на Тургенева в «Бесах». А этот не сумел.

Вообще считает, что начало «Хождения по мукам» недостоверно. Толстой описывает Москву и сестер Крандиевских (москвичек), на одной из которых он и женился (Нат. Васильевна Толстая-Крандиевская), а делает вид, что это — в Петербурге. А сам и люди и все другое. Доказывает подробно и убедительно эту концепцию.