Этюды любви и ненависти

«Обращаюсь посредством специального еврейского органа с этим письмом к Вам, Николай Алексеевич, как к истинно народному русскому поэту, поэтические творения которого служат для всех без исключения образованных евреев настольными книгами и любимейшими, светлыми источниками, откуда они черпали и черпают материалы для знакомства с русским народом, его горем и нуждою, силою и цельностью его духа… – и надеюсь, что будете настолько справедливы и беспристрастны и не откажетесь перепечатать это письмо в ближайшем номере "Отечественных записок"45. Напрасно автор ждал публикации – ее не последовало. "Ответ", как уже сказано, десять лет спустя дал Салтыков-Щедрин. И это был реванш Соркина.

В серии очерков Салтыкова-Щедрина "Признаки времени", в главке под названием "Хищники", есть такой пассаж: "Взгляните, например, на такого-то Икса! – прибавляют другие: не проходит дня, чтобы он чего-нибудь не надебоширничал, однако его не знает ни полиция, ни мировой суд! Почему-с, смею я вас спросить? А просто потому, что это мужчина сильный и из себя видный! Взгляните, напротив того, на такого-то Зета!

Вот он не дебоширничает, даже по середке тротуара никогда не пройдет, а все к сторонке жмется, а из части да и суда не выходит! А отчего, спрашиваю я вас? А все оттого, милостивые государи, что Зет видом жидок и что за такую его провинность всякого порядочного человека так и подмывает ковырнуть ему масла, ушибить поленом или сделать всяческую другую неприятность!"46. Блестящий пример сатиры и ничего оскорбительного в употреблении слова "жидок" здесь нет. А вот и авторский голос, почти сразу после процитированного фрагмента: "Мало-помалу в этой компактной толпе упраздняются понятия о добром и злом, о правом и неправом, о полезном и вредном". Ясно, что русский Свифт говорит это о собственном народе, – говорит то, о чем стыдливо молчали десятки лет, например – об иностранном происхождении русских былин и их героев вплоть до самого Владимира Красное Солнышко. А как гениально описаны Салтыковым "тайное общество" и его правила: "Устав Вольного Союза пенкоснимателей"… Что ни говори, еврейство не главный объект его сатиры.

Салтыков признался в "Недоконченной беседе": "Я русский литератор и потому имею две рабские привычки: во-первых, писать иносказательно и, во-вторых, трепетать".

Здесь же целую главку он посвятил еврейству и вполне сознательно отказался от полуправды: "История никогда не начертала на своих страницах вопроса более тяжелого, более чуждого человечности, более мучительного, нежели еврейский.

История человечества есть бесконечный мартиролог, но в то же время она есть и бесконечное просветление. В сфере мартиролога еврейское племя занимает первое место; в сфере просветления оно стоит в стороне, как будто лучезарные перспективы истории совсем до него не относятся. Нет более надрывающей сердце повести, как повесть этого бесконечного истязания человека над человеком. Даже история, которая для самых загадочных уклонений от света к тьме находит соответствующую поправку в дальнейшем ходе событий, и та, излагая эту скорбную повесть, останавливается в бессилии и недоумении". Салтыков пытается ответить на им же поставленные вопросы: антисемитизм – почему? Главная причина – религиозная рознь. К сожалению, пришлось прибегнуть к "иносказанию-эвфемизму: "В ряду этих запутанностей главное место, несомненно, занимает предание, давно уже утратившее смысл, но доселе сохранившее свою живость" (выделено мной. – С. Д.); затем расовые различия и экономические причины, когда примеры берутся не из толщи еврейской массы, а из немногочисленной буржуазной среды, частично или полностью порвавшей со своим лоном.

И далее: "Нет ничего бесчеловечнее и безумнее предания, выходящего из темных ущелий далекого прошлого и с жестокостью, доходящей до идиотского самодовольства, из века в век переносящего клеймо позора, отчуждения и ненависти. Не говоря уже о непосредственных жертвах предания, замученных и обезглавленных, оно извращает целый цикл общественных отношений и на самую историю накладывает печать изуверской одичалости. Но бесчеловечность явится еще более общедоступной как предание, и что, следовательно, последнее прежде всего становится достоянием толпы, и без того обезумевшей под игом собственного несчастья. Именно этою-то общедоступностью и обладает предание, поразившее отчуждением еврейское племя.

Когда я думаю о положении, созданном образами и стонами исконной легенды, преследующей еврея из века в век на всяком месте, – право, мне представляется, что я с ума схожу. Кажется, что за этой легендой зияет бездонная пропасть, наполненная кипящей смолой, и в этой пропасти безнадежно агонизирует целая масса людей, у которых отнято все, даже право на смерть". Пожалуй, так о религиозной нетерпимости по отношению к еврейству из русских писателей или мыслителей никто не писал.