Этничность, нация и политика. Критические очерки по этнополитологии

В начале ХХ века Фридрихом Мейнеке была предложена теоретическая классификация наций на основе анализа опыта разных стран и впервые было сформулировано различие между культурными нациями (Kulturnationen), т. е. народами, связанными только общей этнической культурой (ныне такой феномен назвали бы этносом или этнической группой) и государственно-политическими нациями (Staatsnationen), народами, объединенными общим государством и его законами[42]. Политическая трактовка наций становится нормативной, хотя, как мы еще покажем, в любой нации проявляются и какие-то этнические элементы, обычно унаследованные из прошлого.

Сугубо культурная (не политическая) трактовка нации долго сохранялась в Германии и под немецким влиянием распространилась в европейских странах к востоку от нее, хотя в России политическая модель была известна до утверждения в ней этнической германской модели.

«Официальная народность»: особенности этнонациональной терминологии в Российской империи

В конце XVIII века франкоязычное российское дворянство познакомилось с французской моделью нации и во многом приняло ее содержание спустя всего лишь несколько лет после обнародования во Франции. Из Декларации прав человека и гражданина (1789) российское дворянство выдернуло прежде всего право нации, понимаемое так, что образованное сообщество имеет право на свое представительство в виде национального (народного собрания), от имени которого провозглашается Конституция как система кодифицированных прав. Эту идею нации отстаивали в России дворянские революционеры, требовавшие ограничения самодержавия и названные позднее «декабристами». Декабристов, как защитников идей конституционной монархии, так и апологетов республиканского строя, некоторые исследователи определяют как первых националистов в России[43]. В такой же гражданской трактовке идею нации использовал в 1797 году наследник престола, будущий император Александр I, заявляя, что, став царем, дарует России Конституцию и «нация изберет своих представителей»[44]. М. Сперанский, сподвижник царя-либерала, использовал идею нации в своем Конституционном проекте 1818 года.

Однако между 1790 и 1830 годами в России произошли такие политические события, которые радикально изменили отношение элит к сущности нации и к самому этому термину. Если Александр I восходил на престол с мыслью даровать конституцию «сверху», чтобы избежать революции «снизу», то его преемник Николай I начал свое царствование с подавления той самой революции, которую хотел, да не успел упредить его старший брат. При этом восставшие декабристы требовали Конституции, провозглашения суверенитета нации и ее представительства. Принятие этих требований казненных бунтовщиков было немыслимым для нового императора. Историк А. Миллер отмечает:

После восстания декабристов и польского восстания 1830–1831 годов прежний дискурс о нации и национальном представительстве как желанной, хотя и труднодостижимой цели, сменился в позиции официальных кругов отрицанием конституции и национального представительства как неуместных для России в принципе[45].

С этого времени сам термин «нация» подвергался цензуре прежде всего потому, что он неразрывно связывался в сознании читающей публики с национальным (народным) суверенитетом и представительством. Одним из важнейших средств умерщвления этого термина стала его замена и вытеснение другими, квазиподобными. В 1833 году при вступлении в должность министра просвещения С. Уваров предложил формулу, ставшую знаменитой: Православие, Самодержавие, Народность. По его замыслу, эта триада должна была выступать заслоном на пути европейского свободомыслия и антитезой другой триаде — «Свобода, Равенство, Братство», базовым идеям Французской революции, которые, по мнению российских консерваторов указанного времени, органично неприемлемы для русского народа.