Этнос в доклассовом и раннеклассовом обществе

Ранняя география популяций и уровень проницаемости генетических барьеров между ними.

Изложенные соображения все же не лишены некоторого противоречия, заключающегося в том, что межгрупповой полиморфизм по-разному выражен в разных системах признаков, тогда как, логически рассуждая, мы должны были бы столкнуться с одинаковым уровнем его выражения хронологически у самого основания гоминид. Правда, наша модель популяционной специфики по генетическим маркерам во многом умозрительная, но она представляется единственно правдоподобной при учете всех имеющихся, хотя и очень фрагментарных данных. Каким образом можно попытаться снять это противоречие и найти объясняющий его механизм генетического, а возможно, и демографического характера?

Единственное объяснение этому противоречию — в характере генетических барьеров. Выше было сказано, что замкнутость популяций древнейших гоминид и закрытость их от внешних включений могут быть предсказаны с высокой степенью вероятности. Это не означает, однако, полной изоляции. Из исследований в области групповой этологии общественных млекопитающих[67] так же, как и из исследований групповой этологии живущих сообществами крупных человекообразных обезьян — шимпанзе[68] и гориллы[69] — мы знаем, какое место занимает проницаемость генетических барьеров в жизни этих в общем достаточно четко замкнутых коллективных объединений. Проникновение в них чужаков и адаптация их членами коллектива — достаточно редкое, но в целом не исключительное явление, хотя адаптация эта и происходит не без конфликтов. Трудно представить себе, что древнейшие человеческие группы характеризовались в этом отношении чем-то особым, резко отличным от предшествующего состояния. Зафиксированное этнографически абсолютное неприятие чужаков в отдельных локальных коллективах, например, у эскимосов[70], доходящее до их убийства, скорее всего представляет собой позднее явление, объясняющееся крайней ограниченностью нишевых ресурсов, какими-то культовыми мотивами, своеобразием исторической судьбы, наконец, в очень жестких и неблагоприятных условиях существования развивающимися в коллективной психологии фатализмом и равнодушием к своей и чужой жизни и т. д. Поэтому инкорпорирование чужаков, представителей других популяций в состав той или иной группы древнейших гоминид, осуществлявшееся в условиях контактов между группами на границах охотничьих территорий, а также при случайных встречах с группами отбившихся от своего сообщества индивидуумов, можно считать одним из сопровождающих факторов в популяционной дифференциации и демографической динамике древнейшего человечества.

К чему это приводило с генетической точки зрения? При наличии надпопуляционного уровня в морфологической изменчивости очевидно, что инкорпорация чужаков, имевшая место в основном из соседних групп, не приводила к каким-либо заметным изменениям в морфологических особенностях: как бы ни был выражен краниологический полиморфизм по многим признакам, были, как мы помним, особенности, сходная или даже тождественная выраженность которых охватывала многие локально сопряженные популяции, и именно по вариациям этих особенностей, в которых мы видим первые проявления расообразования, представители соседних популяций были особенно близки. В частотах генетических маркеров каждая из этих даже соседних популяций отличалась известным своеобразием, и включение в группу любых носителей иных сочетаний генов при ее малочисленности не могло не сказаться на усилении этого своеобразия, приведя к направленному усилению межгруппового полиморфизма вообще. Таким образом, проницаемость генетических барьеров, с одной стороны, объясняет нам отмеченное выше противоречие в характере изменчивости морфологических признаков и генетических маркеров на самых ранних этапах человеческой истории, а с другой стороны, может рассматриваться как дополнительный фактор, обусловивший именно такое, а не какое-либо иное географическое сочетание групповых вариаций.

Можно ли предполагать, что такая картина географической изменчивости была характерна для всей первоначальной ойкумены и что монотонность соотношения между групповой дисперсностью генетических маркеров и такими же групповыми констелляциями морфологических признаков представляла собою типичное явление в пределах ойкумены? Мы имеем слишком мало опорных точек, чтобы сколько-нибудь определенно ответить на этот вопрос. Все же отрицательный ответ на него кажется более вероятным.