Это будет вчера

– Вот! – торжественно произнесла она. – Это лучший шанс для вашего журнала. Не упустите его! – и она почти небрежно бросила папку на стол. Папка проехала по нему и остановилась прямо перед их носом.

Они ехидно усмехнулись и стали лениво рассматривать фотоснимки. Их лица оставались непробиваемыми. И все-таки сквозь это показное равнодушие я смог уловить оживление в их холодных глазах.

– Вы говорите – шанс? – не выдержал наконец один из этих выхоленных красавчиков. И расхохотался. И так же небрежно бросил папку с моими фотографиями на стол. Она, проехав по нему, уже остановилась напротив Мышки.

Мышка с нескрываемой ненавистью уставилась на них. Но пока молчала.

– С таким шансом, ребятки, мы бы давно уже подметали улицы. Но мы это право оставляем для вас. А в свободное время можете развлекаться любительскими фотками, такого дешевого качества, на таком дешевом фотоаппарате, – и они, как по команде, вежливо улыбнулись. И уткнулись носом в стол из красного дерева, дав понять, чтобы мы убирались как можно скорее.

Я не выдержал и бросился к выходу. И за спиной услышал возмущенный крик Мышки:

– Да вы на себя посмотрите! И на свой мерзкий журнал! Да он мертвый и фотографии в нем – мертвые. Для кого вы все это выпускаете? Для мертвецов? Поверьте, на том свете им это не пригодится!

Не знаю, чтобы она еще наплела, если бы я вовремя не схватил ее за рукав и силой вытащил за дверь.

– Ты с ума сошла! – уже на улице зашипел я ей в ухо. – Ты хочешь испортить мне жизнь, мое будущее…

– А что, по-твоему мы должны были потупить глаза и промычать что-то вроде: мы учтем ваши прекрасные замечания и пожелания.

– Да иди ты! – не выдержал я и почти бегом зашагал прочь от нее…

Я бесцельно бродил по многоцветному многомиллионному городу. Абсолютно одинокий, маленький человек в этом страшном бездушном мире. Помню, внезапно темная туча заслонила солнце, и хлынул ливень. Как давно не было дождя, подумал я, и почему-то обрадовался. Я понял, что давно уже устал от этого надоедливого солнца. И его яркий свет все чаще раздражал мои глаза. Ливень хлестал меня по щекам. Но я не обращал внимания. Напротив, он мне как бы помогал еще больше себя жалеть. Жалеть свое жалкое существование, свой нелепый пиджак, из которого я давно вырос, свои пожеванные папиросы, которые я прикуривал одну от другой. Мой дешевый, такой же жалкий, как и я, фотоаппарат болтался за спиной. Я его уже ненавидел. Ведь именно эта дешевка была повинна в моем провале. И этот дешевый мир, который мы выдумали с Мышкой, тоже был повинен в моем невезении…

Когда я мокрый, продрогший с ног до головы и умирающий от жалости к себе, вернулся все-таки в наш домик. Мышки еще не было. Было уже очень поздно. И очень темно. И я удивился. А потом испугался. Я совершенно один валялся на скрипучем диване в полумраке. И страшные мысли неотступно осаждали мой воспаленный мозг. Я вдруг испугался, что останусь совсем один в этом мире. И никому на свете не будет дела до моих проблем, моих переживаний, моих слез.

Только Мышка, только она могла принять мою боль на себя. И где она может быть в такой поздний час? И я ясно осознал, как мне без нее плохо. Она целиком завладела моим сердцем, моей жизнью, и теперь, теряя ее, я вдруг понял, что меня словно половинят на части, и от этой жгучей боли мне хотелось кричать во весь голос. Но крикнуть я так и не успел. Потому что как только услышал скрип ключа в дверной скважине, я закрыл лицо руками и заплакал. Уже от радости, от счастья, что я вновь не один, что моя боль вновь может покинуть меня, и мне уже было плевать на сегодняшний провал в издательстве. Я хотел быть только с Мышкой и бесконечно целовать ее загорелое личико.

Она появилась на пороге в своем длинном, широком не по размеру коричневом платьице, вся промокшая насквозь и в ее огненно-рыжих волосах блестели крупные капли дождя, и в своих руках она держала огромный футляр от скрипки.

– Мышонок! – бросился я к ней. – Ты весь продрог! Я тебя сейчас согрею, Мышонок!

Она не выдержала и, уткнувшись лицом в мою крепкую грудь, глухо разрыдалась.

– Что случилось, Мышонок? Ну же! Что? Тебя кто-то обидел?

Она отрицательно качала головой, дрожала от холода и все также беззвучно плакала на моей груди, и моя рубашка уже промокла, то ли от ее мокрых слипшихся волос, то ли от слез.

– Ну, прошу тебя, Мышка, не надо. Ты прости меня только…

Я наконец взял из ее рук огромный кожаный футляр и вдруг почувствовал, что он удивительно легкий. Неприятный холодок пробежал по моему телу. Я со страхом щелкнул замком. Футляр был совершенно пуст.

– Где скрипка? Ну же, Мышка, отвечай, где? – в моих глазах застыл ужас. Я уже все понимал, все так же механически повторяя, – Мышоночек, скажи, где твоя скрипка, самая чудесная скрипка на свете. Ты же так здорово на ней играешь! Сыграй на ней, Мышонок!

Она молча достала из кармана толстую пачку денег, аккуратно перевязанных лентой.

– Вот моя скрипка, – и она протянула мне эти бумажки, – теперь ты сможешь наконец-то купить самый лучший фотоаппарат и самую лучшую пленку…