Это будет вчера

И все же… Все же я чувствовал, что моя настоящая победа еще далеко. Фотографии были неплохими, в них было много солнца, много любви и много огненно-рыжей Мышки. Но не более. Мне хотелось гораздо большего. Меня уже потихоньку замечали в профессиональных кругах. Но я еще часто ловил на себе презрительные взгляды, брошенные на мои рваные джинсы и линялую майку. И если мои фотоснимки становились все профессиональнее, лучше, то наш потрепанный, выцветший мир под протекающим потолком по-прежнему не изменялся. Мне было больно от этого. Но с этой болью я уже не делился. Мне казалось, Мышка бы меня не поняла. Она думала, что если есть фотоаппарат, есть любимое дело, есть крыша над головой и есть любовь, пахнущая белым-белым жасмином, этого для жизни вполне достаточно. Я же так далеко не думал. Мое самолюбие не давало право на такие мысли…

Это случилось однажды. Однажды, когда вновь пошел дождь. Уже не хлесткий ливень, уже не ослепляющая молния, уже не раскатистый гром. Дождь был какой-то мелкий, скользкий, неприятный, и мне стало досадно, что работа, которая так удачно началась в лучах яркого солнца, так и не завершится сегодня.

И я, спрятав в лаковый футляр свой дорогой фотоаппарат и втянув голову в плечи, молча побрел по направлению к дому, своими старыми кодами шлепая по вязкой грязи. Я чувствовал усталость, давящую на мои заплетающиеся ноги. И от усталости, досады и раздражения уселся на какую-то мокрую лавку и прикрыл глаза. Я задремал и сквозь легкий сон почувствовал чье-то дыхание. Я вздрогнул и открыл глаза, и увидел высокие лаковые сапоги и огромный цветной зонт, закрывающий лицо. Я поежился и подумал, что кто-то все же гораздо счастливее меня. Во всяком случае у него есть непромокающие сапоги и непромокающий зонт.

– Может, ко мне рискнете под зонтик? – услышал я хрипловатый женский голос. – Во всяком случае, не мокнуть же под этим гадким дождем.

Я мгновенно уловил легкий иностранный акцент. Мне он почему-то понравился. И я, не сопротивляясь, а, напротив, поддаваясь желанию укрыться от этой мокрой скуки, сунул голову под яркий огромный зонт, и сразу же столкнулся с ней лицом к лицу. и она мне сразу же не понравилась. Коротко стриженные абсолютно бесцветные Белесы. Какие-то впалые блеклые глаза и неровные зубы. Она улыбнулась мне неровными зубами. Я поежился.

– Здесь лучше, правда?

Я уже не знал правду. Но под зонтом стало, действительно, лучше и, как мне показалось, теплее. И если первым желанием, когда я увидел ее невыразительное лицо, было желание уйти, то потом я ему уже не поддался.

– А я вот люблю, – заговорила она своим хрипловатым голосом с иностранным акцентом, – вот в такую погоду. И под дождем. Вы тоже романтик, я угадала?

Я пожал плечами. Я не знал, что ответить. Наверно, романтик. Но мой романтизм, когда-то украшенный солнечным светом и смехом рыжеволосой девушки со скрипачкой в руках, стал почему-то блекнуть. А оставался только неприятный мелкий дождь, яркий зонт и хрипловатый голос незнакомки. Судя по короткой стрижке, я подумал, что она непременно немка.

И предложил:

– Может быть, выпьем где-нибудь пива? – мне очень хотелось выпить.

– Пива? – она удивленно вскинула своими выщепленными бровями. – Оно такое холодное – пиво. Может быть, чай? Я здесь живу… Совсем недалеко. Хотите?

Мне ужасно не понравилось ее предложение. Мне вдруг так захотелось увидеть Мышку. Уткнуть лицо в ее рыжие волосы. Со всей силы пожать ее тонкие пальцы.

– Чай? – машинально переспросил я, и мой взгляд упал на высокие лаковые сапоги. – А почему бы и нет?

По дороге, так же укрывая меня ярким огромным зонтом, она спросила мое имя. И я не знал, как ответить. Я не любил свое имя и перед иностранкой оно прозвучало бы еще более смешно. Я откашлялся.

– Вообще-то моя фамилия Гордеев. Григорий Гордеев…

– О, значит, Григ! Можно я так вас буду звать?

Григ! Ну, конечно, Григ! Все сразу стало на свои места. И как мне раньше не пришло в голову? Это же так просто. Григ…

Мы зашли в ее огромный дом, утопающий в цветущих деревьях. И я покачнулся. Изумился, И чуть не закрыл глаза. Такого великолепия я в своей жизни не видел. Много просторных комнат, много цветов на полу и на подоконнике, много пышных люстр, много картин на стенах пастельных тонов и много дорогой мягкой мебели, утопающей в цветных коврах. По меньшей мере здесь мог жить мэр города. Но со своей внешностью она бы на мэра не потянула и я почему-то окончательно решил для себя, что она – немка.

А она прохрипела своим вычурным иностранным акцентом:

– Вам здесь нравится, Григ?

Нравится? Это не то слово. В этот миг я окончательно признался в своей мечте. Но вслух сказал монотонным, скучающим голосом, искусственно подбирая ритм и нужные слова:

– М-да. У вас, действительно, ничего…

Она сощурила свои бесцветные впалые глазки. И, по-моему, поняла мой нарочито равнодушный вид.

– Что ж. Я рада. Выпьем чаю?

Я не любил чай. Мне просто хотелось выпить. Но уже, сопротивляясь своему желанию, я ответил:

– Да. Я очень люблю чай.

Мы пили душистый чай в белой столовой, медленно потягивая его из фарфоровой белей посуды.