Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение

С первого взгляда может показаться, что эта дневниковая запись рассказывает лишь о противостоянии человека и системы, о неприятии человеком государственной подавляющей машины. Но ситуация здесь сложнее. Называя неприятного бюрократа из 302-го кабинета «проклятым фашистом» (подспудно ассоциируя КГБ с гестапо), Лена начинает ощущать себя, хоть и иронично, в роли не антисоветчика, а советского разведчика майора Вихря[311]. То есть, противясь «плохой» стороне советской системы, она идентифицирует себя с «хорошей» ее стороной. Это позиция не противостояния системе как таковой, а вненаходимости по отношению к ней. Она дает субъекту возможность получить относительную свободу от котроля государственных институтов, путем использования формальных средств самих этих институтов, не вставая на позицию прямого противопоставления себя системе в целом. Эту позицию занимают и Лена, и Наталья Алексеевна. Повторяя авторитетную формулу (с явной иронией, но соблюдая при этом серьезный вид) — «для того, чтобы правильно ответить на любой вопрос, достаточно просто прочесть все последние партийные постановления», — Лена подчеркивает, что «правильность» авторитетных высказываний зависит не от их констатирующего смысла, а от того, насколько точно они соответствуют форме последних партийных решений. То есть ироничные замечания Лены говорят о том, что путем повтора точных авторитетных форм можно наполнять свое существование новыми, альтернативными, неподконтрольными государству смыслами.

Именно эту идею она претворяет в жизнь, когда, соблюдая анкетную форму идеологического отчета, опускает все реальные подробности о личности и интересах своих туристов («и про руководителя я все знала… Только писать не хотела…»). Таким же образом Лена старалась заполнять все свои будущие отчеты, и таким же образом их старались заполнять многие молодые гиды «Интуриста»^{478}. Такая практика была не прямым сопротивлением всей системе (в отличие от отказа писать идеологические отчеты или работать в «Интуристе»), а участием в воспроизводстве ее форм, со смещением и тривиализацией их констатирующего смысла.

Письма Инне

Ирония вненаходимости по отношению к авторитетному дискурсу партии встречается не только в шуточных документах или высказываниях, предназначенных узкому кругу друзей, или в личных дневниках, изолированных от публичного пространства, но и в частной переписке того периода, которая велась по обычной почте. Приведем фрагменты двух писем, посланных Инне, студентке исторического факультета Ленинградского университета (которую мы встречали в начале главы 4), ее университетской подругой. Первое письмо написано 25 июля 1981 года, когда подруга Инны, во время летних студенческих каникул, проходила практику в Ленинградском музее этнографии:

Привет-привет, мой милый Инчик!

Сегодня в музее я напроказничала. У нас там есть табличка, на которой написано: «Ленин приветствует кого-то там», не помню кого. Эта табличка находилась в археологическом зале, в известном смысле она там валялась… А в зале еще есть работы Герасимова[312] — реконструированные скульптурные портреты разных неандертальцев и австралопитеков, а во главе галереи располагается обезьяна, что очень кстати… Короче, я их совместила.

Подруга Инны подвергла иронии вненаходимости главный символ советского авторитетного дискурса — Ленина. Ничего не меняя в форме авторитетной фразы, написанной на табличке, она просто изменила ее контекст, перенеся табличку от фотографии деятелей революции, которую она комментировала, к чучелу обезьяны, иллюстрирующему начальный период человеческой эволюции. В результате этой смены контекстов смысл авторитетного высказывания изменился, превратившись в иронично-издевательский. Важно, однако, что благодаря небуквальности этой процедуры (в соответствии с принципом сверхидентификации авторитетное высказывание «процитировано» без изменений его формы и без дополнительных комментариев) подруга Инны решилась проделать ее в музее довольно открыто и даже написала об этом в письме. Более открытой, откровенной иронии по поводу Ленина она бы, скорее всего, не проделала и в письме об этом не написала.

Второе письмо эта же подруга отправила Инне годом позже, в июле 1982 года с побережья Азовского моря, где она работала в летней археологической экспедиции: