Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение

По наблюдению Белоусова, в период позднего социализма анекдотов про Брежнева было довольно много, в годы перестройки анекдотов про Горбачева значительно меньше, а в постсоветские 1990-е анекдотов про Ельцина было уже совсем мало^{494}. Никита Елисеев, историк и библиограф Санкт-Петербургской публичной библиотеки, много лет исследовавший городской фольклор, отмечал, что в многочисленных изданиях сборников анекдотов, поступавших в публичную библиотеку в течение 1990-х, новых постсоветских анекдотов было во много раз меньше, чем анекдотов советского периода. Кроме того, темы постсоветских анекдотов в 1990-х годах стали другими — они были связаны с новой рекламой, новыми западными товарами (Татрах, Snickers), вкусами и манерами поведения нарождающегося тогда класса «новых русских» и так далее. Новых анекдотов о политических фигурах или политических событиях появлялось крайне мало. «Даже октябрьские события 1993 года в Москве, — замечает Елисеев, — в анекдотах никак не отразились. В брежневское время событие такого масштаба [такой публичности] обросло бы кучей анекдотов»^{495}, как это случалось с празднованием годовщин революции или Ленина, с всенародным просмотром «Семнадцати мгновений весны» по телевизору. Чуть позже, во второй половине 1990-х и в 2000-х годах, ситуация стала вновь меняться — сначала появились анекдоты про новых русских и мафию^{496}, а в 2000-х — некоторое количество анекдотов на социальные темы. Однако этих постсоветских анекдотов было и остается намного меньше, чем анекдотов в годы позднего социализма, а ритуал постоянного, совместного и бесконечного рассказывания анекдотов в самых разных контекстах так и не возродился в постсоветский период. Сегодня анекдоты, конечно, рассказываются, но чаще со сцены или в телевизионной программе. В обычном общении они рассказываются редко и не в виде бесконечной серии, а изолированно, по какому-то конкретному поводу. Возможно, кто-то где-то сегодня и травит анекдоты без перерыва; но теперь это является скорее необычной индивидуальной чертой конкретного человека, а не ритуализованной культурной практикой, которая когда-то была всем знакома и которой когда-то практически никто избежать не мог.

Юмор, который перестал бороться

Какую же роль играл уникальный феномен бесконечного рассказывания анекдотов, расцветший в период позднего социализма и угасший после его завершения? Среди огромного числа исследований советских анекдотов большинство интерпретирует их как выражение истинных мыслей простых граждан, недовольных политическим режимом — мыслей, которые они обычно прячут под маской притворства, боясь высказывать их в публичной речи[321]. Эта интерпретация, однако, является значительным упрощением реальной ситуации.

Если при анализе какого-то одного, изолированного анекдота и могло бы показаться, что он является прямым противопоставлением субъекта политической системе, то при анализе всего социального ритуала смысл анекдотов оказывается намного шире. Этот ритуал в позднесоветский период был частью иронии вненаходимости и, подобно другим проявлениям этой иронии, рассмотренным выше, являлся реакцией не столько на буквальный смысл политических символов, высказываний и лозунгов, сколько на перформативный сдвиг, которому эти символы, высказывания и лозунги повсеместно подвергались. Не случайно появление и распространение ритуала рассказывания анекдотов пришлось на период позднего социализма — именно этот период был отмечен перформативным сдвигом идеологических символов, в котором их форма повсюду воспроизводилась, а смысл смещался. Когда авторитетный дискурс потерял свою доминирующую позицию, исчезла необходимость подвергать символы политической риторики перформативному сдвигу. Это произошло в период перестройки, как следствие, общее количество анекдотов в обиходе резко упало, а ритуал их коллективного рассказывания постепенно сошел на нет.

Для описания роли анекдотов до перестройки начнем с анализа их внутренней структуры. Многие из них строились по принципу, который французский лингвист Мишель Пешо назвал эффектом Мюнхгаузена^{497}. Такой юмор обыгрывает парадоксальные разрывы в логической структуре нарратива, включая разрывы на уровне временной последовательности, символической репрезентации, субъектности персонажей[322]. Характерными примерами эффекта Мюнхгаузена служат следующие стандартные, не обязательно советские шутки:

Ученик звонит директору школы, чтобы объяснить, почему его не будет на занятиях, и, услышав вопрос: «А кто это говорит?», отвечает «Это мой отец»,

или:

У нас больше не осталось каннибалов — мы съели последнего на прошлой неделе^{498}.[323]