Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение

Цитата из авторитетного дискурса партии здесь подвергается процедуре иронического смещения, благодаря тому, что она вставлена в описание реальных событий. Происходит это так. Советский колхоз в письме обозначен понятием из американской жизни — «ранчо», на которое требовалось «бежать» (ходить без особого желания), что является намеком на труд сезонных рабочих (студентов и молодых инженеров), без которых советское сельское хозяйство не способно было справиться со своей задачей[317]. Фраза «Урожай собрали и теперь ждем, что с ним будет» является дополнительным ироничным намеком на то, Что советское сельское хозяйство все равно теряет большую часть урожая в процессе хранения и перевозки, несмотря на мудрые советы партии. При этом становится очевидно, что важность цитаты из авторитетного дискурса — «Как советует нам партия — главное это не только собрать, но и все сохранить» — заключается не в ее буквальном смысле (этот смысл к реальности отношения не имеет), а просто в ее повторении. Партийное указание приобретает иронический смысл, становясь не способом решить проблему, а способом воспроизвести дискурсивную форму, не решив проблемы.

Во втором письме, спустя год, 10 ноября 1982 года, Юрий вновь цитирует несколько формул авторитетного дискурса, даже помещая одну из них в кавычки:

Дорогая т. Маруся!

Поздравляем!

После столь неприятных событий, как пребывание в больнице, наступила полоса относительного спокойствия. Самочувствие хорошее и, как говорят космонавты, — готов выполнить любое задание Родины. А Родина зовет нас на субботник по случаю 40-летия победы под Москвой. Очередная блажь. Вот завтра пойдем на митинг «поддерживать почин москвичей».

Сразу несколько фраз в этом небольшом отрывке построено по принципу прямого цитирования авторитетного дискурса. Это фразы: «как говорят космонавты», «готов выполнить любое задание Родины», «Родина зовет нас на субботник по случаю 40-летия победы под Москвой» и «поддерживать почин москвичей». Но фразой «очередная блажь» и кавычками вокруг фразы «поддерживать почин москвичей» дается возможность понять, что автор воспринимает смысл этих авторитетных заявлений и своего участия в митингах и субботниках не как отражение искренней поддержки и добровольного участия (на уровне буквального смысла), а как неизбежную формальность, которая ведет не к выполнению поставленных задач, но к пустой потере времени.

Письма и дневниковые записи, которые мы только что рассмотрели, безусловно отличаются от писем из Якутска и Новосибирска, рассмотренных нами в главе 6. Главное отличие в том, что те письма были полны искренней убежденностью в верности идей коммунизма, а письма, процитированные в этой главе, звучат скептически по отношению к самой этой идее. Однако авторы и тех, и этих писем похожи тем, что они участвовали в воспроизводстве стандартных форм авторитетного дискурса и что именно благодаря этому участию они могли наделять свою жизнь новыми смыслами, выходящими за рамки констатирующего смысла авторитетных заявлений. Каким именно смыслом эти разные авторы наделяли свою жизнь, зависело от конкретного человека и конкретного контекста, и в этом они, конечно, отличались. Если Александр из Якутска (глава 6) искренне верил в идею коммунизма, не соглашаясь с формальным отношением к этой идее со стороны партийных бюрократов, то студентка истфака ЛГУ, которую мы назвали просто «подруга Инны», или студентка журфака ЛГУ «Лена» (см. выше), судя по их письмам и дневниковым записям, были настроены одинаково скептически и к самой этой идее, и к бюрократам из КПСС. И тем не менее всех их объединяла позиция вненаходимости по отношению к советской системе, хотя и занимали они эту позицию разными способами. Никто из них не противопоставлял себя советской системе напрямую, но все они наделяли свою жизнь смыслами, интересами и способами существования, отличными от тех, которые описывались (или констатировались) партийным языком системы.

Анекдоты

Одним из самых распространенных и важных типов иронии вненаходимости в период позднего социализма стал знаменитый советский или социалистический анекдот. В отличие от предыдущих примеров иронии, за исключением «стишков-страшилок», анекдот был фольклорным жанром. То есть у него не было конкретного автора, или, точнее, кто был конкретным автором конкретного анекдота или откуда тот или иной анекдот появился, было обычно неизвестно да и не важно.