Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение

Человек принадлежал к «своим», если он отдавал себе отчет в том, что в идеологических ритуалах системы участвовать надо, но при этом уделяя внимание в основном их формальному соблюдению, поскольку такое участие давало возможность относительно независимо и творчески подходить к фомированию своей собственной «нормальной жизни», не ограничиваясь целями и формами, задаваемыми идеологическими текстами и ритуалами, хотя и не обязательно противореча им. Иными словами, человек был своим, если он существовал по принципу вненаходимости.

Вненаходимость стала одним из центральных принципов существования и функционирования всей советской системы позднесоветского периода. Отношения вненаходимости к системе предполагают одновременное нахождение внутри риторического поля авторитетного дискурса и за пределами этого поля, что отличается и от поддержки этого дискурса, и от оппозиции ему. Хотя это состояние может показаться парадоксальным, оно не лишено смысла именно потому, что советский авторитетный дискурс в этот период претерпел перформативный сдвиг — главной задачей каждого высказывания на этом языке стало воспроизведение его фиксированных и неизменных форм, а не создание более-менее точного описания фактов. Участие субъекта в воспроизведении этих авторитетных форм позволяло ему изменять смысл высказываний и ритуалов, наполняя их новым содержанием. Такое участие и было примером существования одновременно внутри и вне дискурсивного поля системы, в отношениях вненаходимости к ней.

Здесь следует еще раз подчеркнуть важную деталь — неверно было бы сводить принцип вненаходимости к таким понятиям, как эскапизм, цинизм, апатия, негативная свобода[332], внутренняя эмиграция или аполитичный уход в «частную сферу» жизни. Все эти понятия подразумевают уход от политической составляющей жизни. Принцип же вненаходимости, как мы показали[333], построен на иных, особых отношениях с системой, которые были видом именно политических отношений. В отличие от отношений эскапизма отношения вненаходимости, построенные по принципу изменения смысла авторитетных высказываний, вели к активному и постоянному сдвигу, изменению, подрыву смысловой ткани системы. Хотя эти отношения могли включать в себя вполне осознанное состояние политического несогласия с теми или иными элементами советской системы, они не сводились лишь к несогласию. С одной стороны, эти отношения поддерживали ощущение того, что советская система является вечной и неизменной (ведь на уровне формы она постоянно и «единогласно» воспроизводилась), но, с другой стороны, эти отношения последовательно подрывали эту систему изнутри (меняя смысл ее реалий, институтов и членства в них). Поддерживая ощущение системы как вечной и неизменной, они одновременно вели к нарастанию ее внутренней хрупкости и уязвимости.

Анализ, не учитывающий того, что принцип вненаходимости был центральным образующим принципом символического режима в позднем социализме, не может избежать тривиализации этой системы. Это ведет, например, к сведению советской системы к упрощенной бинарной модели авторитарного государства и сопротивляющегося ему общества. Приводит это и к автоматическому заимствованию аналитического аппарата и теорий, созданных для исследования западного либерально-демократического государства, при анализе Советского государства. Примером этого служит популярное сегодня обращение к теориям государственного суверенитета, заимствованным из работ Карла Шмитта и Джиорджио Агамбена.