Это было в Ленинграде. У нас уже утро

Он ощутил острое недовольство собой: «Почему же я не разузнал, в чём дело, не поговорил с ними, не попытался их задержать?…»

Его размышления прервал голос инструктора:

— А я вас по всему дому ищу. Товарищ Русанов ждёт.

Войдя в кабинет секретаря обкома, Доронин растерянно остановился на пороге.

В глубине комнаты за низким черным столом, у стены, увешанной картами, сидел Григорий Петрович.

«Как? Неужели он и есть секретарь? Может быть, я не туда вошёл?» — мгновенно пронеслось в сознании Доронина.

А Русанов, видимо, нисколько не удивился.

— Здравствуйте, старый знакомый, — с улыбкой сказал он, вставая и выходя из-за стола. — Поздравляю с прибытием на Сахалин. Ну как, дочитали Дорошевича?

— Бросил на половине, — смущённо сказал Доронин, — давняя история…

— А знать её не мешает. Для сравнения… — сказал Русанов и, положив руку на плечо Доронина, подвёл его к стоявшему перед столом креслу, усадил, а сам вернулся на своё место.

Положив ладони на стол и слегка постукивая пальцами, он некоторое время молча, с выжидающей улыбкой смотрел на Доронина, затем сказал:

— Ну, как самочувствие?

Доронин решил, что речь идёт о морском переходе, который дался ему нелегко.

— С непривычки трудно, — ответил он. — На твёрдой земле куда лучше.

Русанов улыбнулся.

— Так, — сказал он, — на твёрдой земле. Значит, чувствуете под собой твёрдую землю? Крепко стоите?

И Доронин понял, что, спрашивая его о самочувствии, Русанов имел в виду совсем другое.

— А знаете, товарищ Доронин, тогда, на пароходе, мне показалось, что вы без особой охоты едете к нам…

— Товарищ секретарь обкома, — глядя прямо в глаза Русанову, ответил Доронин. — Я скажу и об этом, но прежде всего я должен… — Он сделал паузу и с неожиданной для самого себя горячностью продолжал: — На пирсе я был свидетелем недопустимой вещи: люди, несколько человек, бежали на материк. Очевидно, некоторые из них рвачи, летуны. Но, вероятно, не все. В том, что они смогли уехать, виноваты и ваши работники. Я тоже виноват: мне надо было тут же поговорить с ними. Как можно допускать, чтобы люди сейчас уезжали с Сахалина? Я понимаю, конечно, вас в это время не было на острове…

— Но это не меняет дела, — закончил за него Русанов.

— Да, по существу, это не меняет дела.

— Что же, — Русанов, сдвинул свои густые брови, — спасибо за критику, товарищ Доронин. К этому разговору мы ещё вернёмся…

— Вас интересует моё самочувствие, — сказал Доронин. — Меня послали сюда работать. Хотелось бы поскорее приступить к делу.

— Это искренне? — внимательно глядя на него, спросил Русанов. — Давайте говорить напрямик.

Доронин понял, что наступает тот главный разговор, от которого зависит окончательное решение всей его дальнейшей судьбы.

— Я тоже хочу говорить напрямик, товарищ секретарь обкома, — решительно сказал он. — Всю дорогу я думал об этом разговоре с вами. Я только хочу, чтобы вы меня правильно поняли…

— Постараюсь, — с улыбкой сказал Русанов.

— Вы уже знаете по документам мою биографию, — продолжал Доронин. — Вся моя жизнь была связана с армией. Теперь, после войны, я думал пойти в академию, наладить семейную жизнь… ведь у меня и семьи-то нет… И вдруг демобилизация. Все планы, все мечты насмарку.

Он остановился.

— Да, это обидно, — сочувственно сказал внимательно слушавший его Русанов.

— Я хочу, чтобы вы правильно поняли меня, — повторил Доронин. — Тут дело не в обидах. У каждого коммуниста есть главный долг, перед которым должны отступить все личные чувства. Я буду работать честно, в этом можете не сомневаться.

Русанов медленно покачал головой.

— Не то, товарищ Доронин, не то, — сказал он, и в тоне его послышалась нотка сожаления.

— Что «не то»? — не понял Доронин.

— Не то вы говорите, не то чувствуете. Вы… как бы это сказать… жертву партии приносите. А ей не нужна ваша жертва, понимаете, не нужна. Ей нужны вы сами, нужны ваш ум, воля, сердце, сердце нужно, понимаете ли вы это, чудак-человек! Вы вбили себе в голову, что ваша судьба сломана и что впереди вас уже не ждёт ничего хорошего. Вы позволили себе распуститься, впасть в какое-то вялое состояние. Я ещё там, в трюме, это заметил.

— Но… — начал было Доронин, краснея.

— Погодите, — прервал его Русанов. — Давайте поговорим с вами в открытую, начистоту, как коммунист с коммунистом.

Русанов прошёлся по кабинету.

— Мы с вами находимся на истерзанной японцами русской земле, — продолжал он. — Это не Северный Сахалин, где так много сделано за годы Советской власти. Надо строить новые дома. Наши люди не привыкли жить в фанерных лачугах. Надо залить сахалинской нефтью весь Дальний Восток. Надо перестроить жалкие японские шахты. Надо выращивать здесь хлеб, овощи. И надо ловить рыбу не для того, чтобы её уничтожать, как это делали японцы, а на благо человеку. Надо превратить эту землю в остров счастья. Понимаете?

— Понимаю, — сказал Доронин.