Это было в Ленинграде. У нас уже утро

В доме было светло и радостно. Низкое, осеннее солнце чуть золотило оконные стёкла. На белом, некрашеном полу играли солнечные зайчики.

— Ребята хотели сюда японских циновок натаскать, — сказал Нырков. — Я запретил. Пыль, говорю, разводить ни к чему.

Доронин с улыбкой посмотрел на Ныркова. Пыль из циновок ребята могли, конечно, выколотить, но дело было не в этом. Дело было прежде всего в том, что Ныркову не хотелось видеть в своём новом русском доме ничего старого и чужого.

— Мебели вот только маловато, — продолжал Нырков, — правда, на лесозаводе кое-что мастерят — столы, табуретки… А так — живи, лучше не надо…

Разумеется, Доронин отлично понимал, что этот дом ещё очень далёк от совершенства. Стекла были плохо вмазаны в рамы, стены неравномерно проконопачены. Крышу следовало как можно скорее покрасить, чтобы не заржавело железо.

Но обо всём этом Доронину сейчас не хотелось думать. Начало было положено, а за продолжением дело не станет!

В назначенное время люди собрались вокруг дома. На крыльцо поднялись Доронин, Нырков, Вологдина и Венцов.

Солнце уже скрылось, но было ещё светло. Туман, окутавший горизонт, казался розоватым. Деревья на сопках потемнели. С моря дул резкий ветер.

Нырков открыл митинг и предоставил слово Доронину.

— Товарищи, — сказал Доронин, — наш первый дом построен.

Десятки глаз внимательно смотрели на оратора из-под солдатских ушанок, из-под рыбацких шлемов, из-под косынок и платков.

— Вы сами построили этот дом, своими собственными руками. Пусть же это будет началом. Пусть этот дом будет первым домом нового, советского города на западном берегу Сахалина. Я знаю, верю: многие из вас останутся здесь на всю жизнь. Будут рождаться дети. Позаботимся и о них!

Доронин говорил все громче, а люди все плотнее придвигав лись к дому, охватывая его тесным полукольцом.

— Нам нелегко было построить этот дом, но мы его построили. Почему? Потому, что захотели построить. Давайте же будем так же дружно решать все другие наши задачи. А теперь позвольте передать этот дом во владение тем людям, которые будут в нём жить…

Медленно, точно читая приказ по войскам, Доронин перечислил имена пятнадцати новосёлов.

— Добро пожаловать, товарищи! — громко сказал он и распахнул двери.

Один за другим люди чинно входили в сени, где уже висел самодельный умывальник, и проходили в комнаты, где стояла нехитрая, ими же самими сколоченная мебель. Каждый, кто ступал сейчас по не крашенным ещё половицам нового дома, отдал ему немало сил и теперь с законной гордостью трудолюбивого хозяина осматривал дело своих рук…

Поздно вечером, после ужина, устроенного новосёлами, Доронин возвращался к себе. На тёмном, низком небе не было видно ни одной звезды. Мерно шумело море. Но Доронин так привык к этому шуму, что уже не замечал его и, пожалуй, стал бы удивлённо прислушиваться, если бы он внезапно прекратился.

Изредка освещая дорогу электрическим фонариком, Доронин медленно шёл по направлению к конторе.

— Спешите на покой, товарищ директор? — услышал он позади себя женский голос.

Его догнала Вологдина. Они пошли рядом.

— Меня ребята спрашивают: когда второй дом строить начнём? — громко и, как показалось Доронину, весело сказала Вологдина.

— Понравилось? — в тон ей спросил Доронин.

— Как вы думаете, удастся нам задержать транспорт ещё недельки на две?

— Пойду на поклон к полковнику, — сказал Доронин. — Надеюсь, что не откажет. Он с меня отчёта требовал. Теперь есть чем отчитаться.

— Послушайте, Андрей Семёнович, — сказала Вологдина, — почему вы не взяли себе комнату в новом доме?

— А вы почему не взяли?

— У меня есть комната, вы знаете, А вам жить в кабинете глупо.

— Я и не собираюсь жить в кабинете, — сказал Доронин. — Я поселюсь во втором доме.

— Где сейчас ваша семья? И когда вы собираетесь её выписывать?

— У меня нет семьи.

— Как нет? Совсем?

— Совсем.

— Почему вы улыбаетесь?

— От недоверия.

— Что такое?

— Мне не верится, что это вы идёте рядом со мной.

— Почему не верится?

— Почему да почему! У вас даже голос изменился. Раньше, когда вы входили ко мне в кабинет, мне казалось, что вкатывается ёжик.

Они шли по каменной набережной. Там, где кончалась стенка ковша и начиналось открытое море, точно одинокая звезда, мерцал сигнальный фонарик.

— А вы, наверное, очень гордитесь, что построили этот дом, — вдруг сказала Вологдина.

— Я очень рад, — просто ответил Доронин, — но гордиться мне нечем. Я тут столько дров наломал, столько раз начинал не с того конца…

— Если не ошибаюсь, — улыбнулась в темноте Вологдина, — за одно такое начало вы получили предупреждение по партийной линии…

— Получил, — со вздохом признался Доронин.

— А вы знаете, Андрей Семёнович… Я давно хотела вам сказать… Тот неудачный выход в море всё-таки сыграл свою роль. Как это ни странно, но именно после него Люди стали меньше бояться моря, почувствовали свою власть над ним И Весельчаков теперь на задний план стал отступать. Антонов скоро его совсем позади оставит… Разве я не права?