Это было в Праге. Том 1. Книга 1. Предательство. Книга 2. Борьба

– Шантаж тебе не поможет, – сказал он, сдерживая поднимающуюся в груди злобу. – Я сегодня же сообщу обо всем в Белград. Я готов понести заслуженное наказание, брошу работу разведчика, но предателем не стану.

– Наивно, мой дорогой, и глупо, – невозмутимо произнес Обермейер. – Должен сознаться, я давно уже догадался, чем ты занимаешься в Чехословакии. Больше того, мне известны и некоторые твои высказывания, за которые тебя не погладят по головке.

Обермейер вынул из портфеля микропатефон и несколько прозрачных целлулоидных пластинок размером с десертную тарелку. Положив одну из них на диск, он воткнул штепсель в стенную розетку, и диск завертелся.

Нерич услышал самого себя, услышал свой голос. Кровь отлила от его лица, он со страхом посмотрел на Обермейера.

Патефон говорил:

«…мы не можем спокойно смотреть на ту карусель, которая вертится у нас в Югославии. По моим подсчетам, за последние два десятилетия у нас сменилось около сорока правительственных кабинетов. Кому это на руку? Кому угодно, но не нам. Немцам, итальянцам, англичанам это на руку, но не нам…»

Диск вертелся мучительно медленно, словно Обермейер умышленно замедлил его ход. Голос Нерича звучал отчетливо и твердо:

«Я за крепкую, устойчивую монархию. Многие югославы возлагают большие надежды на последнего из династии Кара-Георгиевичей. Мы ждем, когда возмужает Петр…»

Грамзапись не вызывала сомнений в подлинности этих слов. Память сразу же воскресила обстановку, в которой Нерич их произнес. Но как и кем его слова были записаны? Как попали пластинки в руки Обермейера?

Голос Нерича продолжал:

«А что говорят принц Павел и его прелестная супруга Ольга? По сути дела, они, пользуясь случаем, распродают страну оптом и в розницу, а такие типы, как Стоядинович, состоят на содержании у Геринга и помогают ему…»

Голос наконец умолк, диск остановился.

– Узнаешь свои речи? – усмехнулся Обермейер.

Нерич подавленно молчал. Минуту назад он был готов к яростной самозащите. Теперь он сразу надломился.

– Продолжим? – спросил Обермейер. – У меня есть еще кое-что из твоих конфиденциальных высказываний, и более откровенных, чем эти… Попробуем.

Он взял новую пластинку.

Нерич поднял руку: нет, он больше не хотел слышать свой голос.

– Хорошо, – согласился Обермейер и лицемерно добавил: – Я понимаю, это неприятно…

Да, Неричу было неприятно. Больше того – страшно. Он испытывал отчаяние гибнущего человека, который не видит надежды на спасение.

– Как видишь, дорогой Милаш, – говорил Обермейер, пряча в портфель патефон и пластинки, – все складывается не в твою пользу. Но у тебя есть выбор. Откровенно говоря, мне бы хотелось, чтобы мы по-прежнему остались друзьями.

Нерич молчал. Спустя минуту пробормотал устало:

– Ты называешь это дружбой? Странно.

– Что странно?

Нерич прикрыл глаза рукой.

– Так друзья не поступают.

Обермейер посмотрел на друга с жалостливой усмешкой.

– Оставь сентиментальности, это смешно. Ты хочешь сделать благородный жест: сообщить в Белград о том, что тебя обокрали. Прекрасно. Допустим, что тебя не посадят за решетку и в лучшем случае отзовут на родину. Ну что за птица ты будешь там? Заштатный лекарь в какой-нибудь деревеньке? Приятная жизнь: с утра до ночи возиться со вшивыми пациентами! Ну а как отнесутся принц Павел и княжна Ольга к твоим высказываниям? Ты надеешься, что они тоже сентиментальны?

Упоминание о принце Павле Нерич воспринял как намек на безжалостную расправу.

– У тебя единственный выход: идти со мной, с немцами, с Германией. Будущее на ее стороне, а Югославия… Югославия! Впрочем, рано еще говорить об этом. Подумай над моим предложением.

Да, нужно было думать. Если за похищенное письмо, за то, что Нерич позволил расшифровать себя, его в лучшем случае отзовут и разжалуют, то за высказывания против Павла и Ольги лишат жизни. Таких обид не прощают. При Павле работает специальный внесудебный орган, который тайно и быстро решает судьбу человека… А если принять предложение Обермейера? Как обернется дело в этом случае? Он останется жив, останется тем, кем был, и Обермейер, конечно, не даст этой истории огласки. Правда, Обермейер постарается выжать из него все, что может. Но другого выхода нет…

А Обермейер, как бы читая мысли Нерича, повторил:

– У тебя единственный выход – идти со мной.

Нерич поднял голову.

– Что ты потребуешь от меня?

– Пока немного. Я хочу располагать копиями писем, которые ты получаешь из Белграда и отправляешь в Белград. Это первое. Второе: изредка я буду вносить кое-какие коррективы в твои информации. О третьем условии мы поговорим позднее. Это все.

Что означает «это все», Нерич понимал хорошо. В своих донесениях в Белград он сообщал о военном потенциале Чехословакии, о настроении ее правительственных кругов, о происках судетских фашистов, о деятельности югославской политической эмиграции и т. д. Все эти сведения теперь будут доступны Обермейеру.

– Это невозможно, – быстро проговорил Нерич.

– Глупости. Разве тебя больше устраивает виселица?

Разговор превращался для Нерича в пытку. Он чувствовал, как холодеет его сердце, как дрожь охватывает тело. И он решился.