Это было в Праге

Сегодняшний день ничем не отличался от других: заметно скудный завтрак, потом поверка заключенных и ожидание обеда. В камере полумрак; солнце появляется в окне лишь в час пополудни и спустя недолгое время снова исчезает, скрываясь за каменной громадой соседнего корпуса. Обермейер ежедневно отмечает длину тени на стене — это единственное и притом самое интересное занятие в его одиночестве. Больше делать нечего.

Но сегодня пасмурно, осеннее небо затянулось тучами, и солнца, кратковременного солнца, конечно, не дождаться. Обермейер лег на койку — не удастся ли уснуть? — и закрыл глаза.

Однако уснуть помешали. В два часа дверь неожиданно открылась и дежурный окликнул Обермейера:

— Следуйте за мной!

Обермейер повиновался, но вышел из камеры без особой охоты. В чем дело? Куда его ведут? Кому он понадобился? Неужели оккупационные власти решили пересмотреть дело, нашли новые документы?

Вслед за дежурным Обермейер проследовал через пустой тюремный двор. Его вели в административную парикмахерскую.

— Привести заключенного в полный порядок, и побыстрее, я сейчас вернусь, — распорядился дежурный.

Парикмахер добросовестно отнесся к своим обязанностям. С особой тщательностью он постриг и побрил необычного клиента в арестантской одежде.

Обермейер рассматривал себя в зеркале. Без всякого удовольствия он констатировал, что за эти годы сильно изменился к худшему. Бесцветные волосы заметно поредели и отступили ото лба. К бледной окраске кожи примешалась какая-то лихорадочная желтизна. Тонкие белые губы очерствели, огрубели. Вокруг большого рта залегли жесткие складки. Прибавилось морщин. Только глаза, кажется, не поддались влиянию времени, они были все так же прозрачны и бесцветны. И так же белели шрамы на носу и на щеке.

После туалета Обермейеру предложили переодеться. Ему подали новый коричневый костюм, легкую велюровую шляпу, сорочку цвета беж, скромный галстук в полоску и настоящие кожаные полуботинки.

Не требовалось острого ума, чтобы догадаться, что Обермейера собираются кому-то показать. Только этим и можно было объяснить заботу о внешности заключенного.

Машина, в которую сели дежурный и Обермейер, понесла их по улицам города.

Обермейер жадно смотрел вперед, назад, направо и налево. С наслаждением он вдыхал запах перегоревшего бензина, бивший в нос. Он испытывал волнение человека, почувствовавшего вкус свободы.

Машина остановилась на аллее Лилиенталь. Обермейера ввели в большой дом и оставили с главу на глаз с пожилым мужчиной.

— Садитесь, — пригласил незнакомец, расхаживая по комнате. Несмотря на то что он сказал это по-немецки, Обермейер сразу признал в нем иностранца.

Модный полосатый пиджак с длинными узкими бортами не мог скрыть строевой выправки незнакомца, и наметанный глаз гестаповца сразу увидел, что перед ним военный.

Незнакомец остановился против Обермейера и сказал:

— Я полковник из главного штаба Си-Ай-Си. Вам это говорит о чем-нибудь?

Решительным кивком головы Обермейер подтвердил, что ему все ясно.

Последовала небольшая пауза.

Полковник смотрел на Обермейера как-то странно: не в лицо, а поверх головы. Это не доставляло Обермейеру особого удовольствия.

— Вы, господин Крамер, допустили большую тактическую ошибку, скрыв от органов следствия и суда свою подлинную фамилию и профессию.

Обермейер молчал. За эти годы ему не приходилось говорить много. Он больше думал. Думал и сейчас: «Старый фокус… Психологическое воздействие. Нам это тоже немного знакомо. Если тебе известны моя подлинная фамилия и профессия, так почему ты называешь меня Крамером?»

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем полковник заговорил снова. Он вынул из кармана три фотоснимка и протянул их гестаповцу.

— Не находите ли вы, господин Крамер, что штурмбаннфюрер СС Мориц Обермейер разительно похож на вас?

Обермейер похолодел. Его рука, державшая фотоснимки, заметно дрогнула. Да, на снимках он. Отпираться глупо.

— Вот в этом и кроется ваша ошибка, — не дождавшись ответа, продолжал полковник. — Вас судили за убийство майора американской службы, судили как рядового солдата германской дивизии «Валленштейн». А если бы суд знал, что имеет дело с кадровым, руководящим работником гестапо, с штурмбаннфюрером СС, то…

Полковник не договорил, и Обермейер поднял голову. В его глазах застыл немой вопрос: «То как бы вы со мной поступили, если бы знали это?»

Но полковник так и не закончил своей фразы. Он снова стал ходить по комнате и после долгого молчания заговорил о другом:

— Перед вами выбор, господин штурмбаннфюрер, альтернатива: или — или. Или по-прежнему тюрьма, или свобода и согласие выполнять поручения американской секретной службы.

Обермейеру показалось, что в комнате стало вдруг светло и жарко. У него даже испарина выступила на лице. Он не мог дольше сидеть на месте, встал и облегченно вздохнул.

— Я согласен на все условия, — сказал он твердо.

— На любые поручения? — подчеркнул полковник.

— Я готов на все, — повторил Обермейер.