Это Фоме и мне

Она долго смотрела уходящему Фоме вслед, а Фоме было и неловко, и удивительно. Теперь даже вязание мочалок не смогло бы поколебать его веру в людей.

А на следующий день Фоме к обеду подали суп с мухой. Кувалда всё никак не понимал, почему так долго и громко смеётся его товарищ. Наконец Фома повернулся к нему, поднял палец кверху и сказал:

— Вот, Кувалда, вот она, правда жизни. Вот. Ты к ней всем лицом, а она к тебе…

— Ты, это…

— Что «это»? Ты знаешь, что случилось? Диалектика, сын мой, и ничего не попишешь…

— Чего? — Кувалда наворачивал свой суп быстро и благодарно.

— Посмотри: или я старею, или мудрею.

— Почему?

— Странный вопрос. Ты видишь, да, что произошло? А я не погнался за скандальной известностью и вместо того, чтобы наорать на кого следует, попытаюсь сейчас докопаться до причины мушиного летального исхода, потому что человек как человек больше всего и проявляется в любви к меньшим братьям. Так?

— Так.

— Вот. А выводы самые неутешительные: по всей видимости, муха страшно комплексовала на тему неуверенности в себе, в результате чего в одной из критических ситуаций (в данном случае — в полёте над кипящей кастрюлей) она полностью потеряла контроль и… И всё — вилы. Контроль потеряла, понимаешь, Кувалда?

— Да.

— Комплексовала же она из-за невозможности реализовать мотивированное поведение — хотела есть, но боялась свариться. На базе чего у неё, вероятно, развился невроз, что и привело к известным последствиям. А ещё возможно и то, что у неё были некоторые опасения, что она окажется неспособной реализовать важнейшие устремления — нажраться, или окажется несостоятельной при предъявлении ей тех или иных требований (и яблочко съесть, и жопку не ободрать). Ты меня понимаешь?

— Конечно. — ответил Ужвалда, доедая своё «второе».

А Фома продолжал, глядя то в остывший суп, то в глупые глаза Ужвалды.

— Вот. Но скорее всего, она пыталась прогнозировать ситуацию, но недостаток информации не позволил ей всё полноценно проанализировать, а в результате — неосознанное чувство тревоги, смешиваясь с надеждой на положительный исход, увеличило силу отрицательных эмоций. В общем, инфаркт она себе заработала исключительно из-за своей дурости. Всё могло быть иначе, но её мушиный мозг не допустил осознания информации, противоречащей представлению мухи о своей личности. Её мне искренне жаль, но всё равно, Ужвалда, в мире есть ещё много прекрасного. Вот, а ты говорить, мочалки вязать…

— Давай, я твой суп съем.

— Этот, с мухой?

— Ага.

— Ты что, Кувалда, хочешь, чтобы я подумал, что ты дикий?

— Почему это? — спросил Кувалда, обрадованный, что разговор перешёл на реальную почву. И тут же подтянул тарелку Фомы к себе.

— Есть насекомых — это низко. Ну, не то, что низко. Не питательно, что ли… — сказал Фома и задумался. Он вспомнил, как сам хотел поймать и съесть комара.

— Питательно. Мясо.

— Ну она же… Падаль. Она в суп упала. Или… вдруг её специально подбросили? — предположил Фома и подумал, что он сам себе противоречит.

Пока он думал, Ужвалда съел ещё один суп и примерялся скорбным взглядом к остывающему «второму» Фомы.

Фома посмотрел на него, протянул ему свою тарелку и погрузился в размышления.

И пришла за ним Лидия Кузьминична, и посадила его в кастелянской на стул, и стала учить вязать мочалку. Лицо её теплело, а Фома ковырял спицами в жёстких нитках, путался, и его мысли были очень разными.

Верная Брыся не заставила себя долго ждать. Всего лишь через несколько дней раздался её звонок, Вика подхватилась и приехала к ней в больницу, несмотря на то, что до начала её рабочей смены оставалось всего чуть больше часа.

Брыся её встретила у входа в больницу. Она курила на ступенечках, ведь на улицу опять вернулось лето.

— Вика, знаешь, чего Заурбеку не хватало? — сразу спросила она. Мобильного телефона! Мучился он, бедный, грустил. А папенька его, добрый человек, Гагик Магомедович, догадался и поменял ему шило на мыло: пейджер забрал, а мобильный привёз. Я тебе с него как раз звонила, Заурбек разрешил.

— Спасибо. — сказала Вика и посмотрела так пронзительно, что Брысе стало не по себе.

— Тут как раз ребёнка завезли, я с самого утра эту девочку для тебя в боксе мариную. — сказала Брыся, кинула окурок в урну и открыла дверь. Но Вика задержала её:

— Стой. Ответь мне со всей прямотой русского врача: ты веришь в чудесное исцеление от воши?

— Верю. — ответила Брыся и снова удивилась Викиному пафосу.

— И я верю. Раз у меня ничего с транспортировкой не получается, придётся вошек своим ходом до больницы доставлять. Ты меня понимаешь?

Брыся подумала, что всё-таки плохо знала Вику, и сказала:

— Пойдём.

Несмотря на то, что врачи ещё были в отделении, Брыся вместе с Викой заскочила в бокс, схватила бледненькую худосочную девочку, сидящую там с заплаканными глазами, и через десять минут Вика, незаметно улыбаясь, уже выбежала из детской больницы. Её волосы блестели на ярком солнце, до работы было ещё сорок минут, а через два дня должен был быть выходной.

ШОУ ДОЛЖНО И ПРОДОЛЖАЕТСЯ