Это история счастливого брака

Роуз не могла самостоятельно передвигаться уже больше года, еще раньше она потеряла слух, а в последние две недели сильный антибиотик, который ей прописали из-за непроходящей инфекции мочевого пузыря, лишил ее зрения: глаза стали как молоко. Ослепнув, она рисовала в воздухе восьмерку носом и жалобно гавкала каждый раз, когда я от нее отходила. У нее пропал аппетит. Я подносила крошечные кусочки любимого мясного рулета Роуз к ее черным губам, но она отворачивалась. В те дни я постоянно возила ее в ветклинику, пытаясь удержать жизнь в том тщедушном подобии собаки, каким она стала. Таблетки, капли, мази, пакеты с жидкостью для подкожных инъекций. Тем ноябрьским утром ветеринар сказал то, что я и так уже знала: все кончено. Оставалось лишь выбрать день.

Мы с Роуз шли нашим обычным маршрутом – три квартала в сторону Вест-Энда, правый поворот на Крейгхед. Пересекли большой холм, улица за ним переходила в аллею. День был в самом разгаре, и район опустел. За нами ехал гольф-кар, которым управлял пожилой мужчина; позади него сидели двое маленьких мальчиков. Немного обогнав меня и заметив, что в коляске не ребенок, мужчина заглушил мотор.

– Мальчики, – сказал он. Все трое смотрели прямо на нас. – Глядите-ка. Там маленькая собачка.

Мы знали друг друга в лицо, но лично знакомы не были – обычная ситуация среди соседей: тот мужчина с гольф-каром, та женщина с собачьей коляской.

– Она не может ходить, – сказала я.

На нем была бейсболка, надвинутая на темные очки.

– Что ж, здорово, что вы так о ней заботитесь. Мальчики, ну разве это не здорово?

Мальчики, которых по крайней мере на минуту заворожило зрелище собаки, сидевшей на месте, предназначенном, как они раньше считали, исключительно для человеческих детенышей, задумчиво покивали в ответ.

– Старенькая, – сказал мужчина.

– Ей шестнадцать, – ответила я, хотя до последних недель, когда ее состояние резко ухудшилось, Ро-уз никогда не выглядела на свой возраст. Мягкая, как кролик, абсолютно белая, не считая рыжего уха и рыжего пятна между лопаток. Белые собаки долго выглядят молодыми.

– Моей было шестнадцать, – сказал он. – То есть это была собака моих дочек, но они обе уже были в колледже, когда она совсем сдала.

Большую часть последних шестнадцати лет я провела в комнате наедине с моей собакой. Я писала книги, она гонялась за мячиком или жевала косточку; позже в основном спала. За всю жизнь я провела больше часов с Роуз, чем с мамой или с мужем, поэтому, когда я сделала знак рукой мужчине в гольф-каре, это был акт самосохранения: «Не продолжайте».

Мужчина понимающе кивнул. Но он уже не мог отделаться от воспоминаний, не мог остановиться.

– В конце она ничего не соображала, – сказал он. – Могла натолкнуться на дверной косяк и не имела ни малейшего представления, что делать дальше. Просто стояла и гавкала.

– Серьезно, – сказала я, легонько толкая коляску взад-вперед. – Не надо мне это рассказывать.

– В ее последний день я был дома один. Мне предстояло позвонить девочкам и все рассказать. Она была с ними с самого детства. Она всегда была с ними.

Мальчикам на заднем сиденье было, наверное, шесть и девять. Точно не знаю. Никогда не умела определять мальчишеский возраст.

– Я прошу вас прекратить, – сказала я.

– Когда я пришел и взял ее на руки, когда вез ее к ветеринару, когда он положил ее на стол, я плакал. – Мужчина покачал головой, весь уйдя в свои мысли, в пережитую печаль. – Так и простоял рядом с ней до самого конца. Никогда в жизни ни над чем так не рыдал, вот что я вам скажу.

– Пожалуйста, – сказала я, умоляя. Мне не хотелось бежать от него, толкая перед собой коляску, но я была готова. – Хватит.

Тут он, конечно же, умолк. Пришел в себя. Пожелал нам хорошей прогулки и завел электрический мотор. Мальчики помахали на прощание, а я склонилась к коляске, чтобы почесать Роуз за ухом. Дала ей обнюхать мое запястье. Когда она снова улеглась, я покатила коляску дальше по аллее; дойдя до следующего перекрестка, развернулась в сторону дома. Я старалась не думать о мужчине, о его собаке, о том, как он понял, что настал последний день. Я старалась думать лишь о Роуз, о солнце, ласкающем и приятно греющем ее макушку. Дойдя до середины улицы, я увидела, что гольф-кар, описав круг, возвращается. Едва обогнав меня, мужчина остановился, повернув колеса к обочине. На этот раз мальчики даже не взглянули в нашу сторону.

– Вот еще что. Она была в ужасном состоянии, – сказал он, будто наш разговор не прерывался. – Ничего общего с вашей собакой. Посмотрите на нее, – он кивнул в сторону Роуз. – Как она привстает, как принюхивается к воздуху. Она выглядит лет на пять моложе, чем моя. Она еще долго пробудет с вами.

– Спасибо, – сказала я.

– Правда, – сказал он. – Это ведь разные собаки.

Коснулся козырька кепки и укатил.

* * *