Это история счастливого брака

Все сестры милосердия, живущие в отдельных квартирах, предоставляют отчет о бюджете в монастырскую канцелярию, подсчитывая стоимость своих платежей за электричество и телефон, затрат на еду и арендную плату. Все, на что они могут рассчитывать в качестве ежемесячной стипендии, – в лучшем случае скромная сумма. Конгрегация все это учитывает вместе с медицинскими расходами и страховкой. Два года назад, когда автомобиль сестры Нены был сбит машиной, ехавшей на красный, представители ордена подтвердили, что купят ей новую машину. Я отвезла ее в автосалон «Тойота». От нее требовалось лишь поставить подпись и забрать ключи.

– Надеюсь, она не красная, – сказала сестра Нена по пути. – Не нравятся мне красные машины.

Ей досталась новая «королла». Красная. Пока сестра Нена медленно ее обходила, продавец наблюдал. Не каждый день машину покупают по телефону для того, кто ее не видел.

– Я была не права, – сказала она наконец. – Очень даже ничего.

Когда сестра Нена была молодой монахиней, преподававшей в Академии Святого Бернарда, примерно в то же время, что я у нее училась, орден назначил ей ежемесячное пособие – двадцать долларов в месяц. Эта сумма должна была покрывать все ее личные расходы: обувь, одежда, леденцы. Любые денежные подарки, вложенные в рождественские открытки родителями учеников, было необходимо сдавать, как и деньги от своих родителей, присланные ко дню рождения. Дело было не в алчности конгрегационной власти, а в исполнении обета. Даже обзаведясь карманными деньгами, сестры должны были пребывать в бедности. Меня так и подмывает спросить, не было ли хотя бы минимального искушения вытащить из собственной поздравительной открытки десятидолларовую купюру, но вопрос кажется невежливым. Вместо этого говорю: «А если бы мама прислала тебе свитер?» Я не пытаюсь выглядеть тупой; я хочу понять принцип.

– О, это пожалуйста. Свитер можно было оставить.

Не исключаю, что единственная причина, по которой это имеет для меня хоть какой-то смысл, заключается в том, что меня саму учили этому в детстве. Мысль о верблюде, не способном пройти сквозь игольное ушко, до того меня пугала (наша семья не страдала от безденежья), что я не могла спать по ночам. Тогда я верила, что подлинная свобода – в разрыве связи с материальным миром, и где-то в самой глубине души, там, куда редко проникает дневной свет, я верю в это до сих пор. Полагаю, никто из тех, кто провел шестьдесят лет, следуя доктрине бедности, не подумает про себя: «Как бы я хотела те духи за двести долларов». Что не мешает нам, покончив с кофе и пугающим разговором о расчетных счетах, отправиться в «Хоул Фудс» за покупками. Сестра Нена настаивает на походе в «Крогер», менее дорогой продуктовый в паре кварталов отсюда, потому что этим вечером еженедельный ужин монахинь состоится у нее дома, и она обещала приготовить свиные ребрышки. Я говорю: нет, мы купим свиные ребра прямо здесь. По мне, так свиные ребра не стоят охоты за низкими ценами.

– Когда ты стала такой командиршей? – спрашивает она.

– Я всю жизнь ждала возможности покомандовать тобой, – отвечаю я, и, пока сестра Нена сетует на то, в какую сумму мне все это встанет, заполняю тележку салатами, хлебом и добротным немецким пивом.

Стоя в очереди к кассе, я все еще думаю об этих двадцати долларах в месяц – цифра, которая, по ее словам, впоследствии выросла до ста. «Я проработала почти пятьдесят лет и ни разу не получала зарплаты», – говорит она и тут же пожимает плечами, как бы говоря, что не очень-то и хотелось.

В дизайне «Хоул Фудс» есть умышленное сходство с лофтом в нью-йоркском СоХо – высокие окна и открытые трубы по всему потолку. Я вижу воробья, летящего к полке с хлопьями. Говорю сестре Нене: «В детстве, когда раздумывала над тем, стоит ли мне стать монахиней, я представляла, что выберу жизнь в закрытом монастыре: массивные стены, никаких посетителей». Теперь, из будущего, мне, конечно, очевидно, что я выбрала бы монастырь, потому что это было отличное место, чтобы писать, – ни телефона, ни гостей, никаких отвлекающих факторов, некуда идти. Из меня вышла бы отличная затворница. Я бы легко преуспела в обете молчания. Я бы преуспела и в бедности, и в целомудрии, и в послушании, если бы взамен мне дали спокойно работать. Мы с сестрой Не-ной продолжаем выгружать еду на ленту конвейера. На минуту представляю себя всю в белом, в тишине. «Если бы я была монахиней, то непременно клариссинкой», – объявляю я.

Сестра Нена так хохочет, что вынуждена ухватиться за мою руку. «Ты? – говорит она, задыхаясь. – Клариссинкой?»

* * *

Желающих помочь сестре Нене с переездом на новую квартиру выстроилась целая очередь. Сестра Мелани, хоть и переехала на прошлой неделе в «Приют Милосердия», вернулась, чтобы помочь. Восьмидесятилетний брат сестры Нены Бад вместе со своими двумя детьми Энди и Пэм тоже здесь, как и подруга сестры Нены Нора, и все вместе мы загружаем наши машины тем, что сестра Нена не пожелала оставить двоим грузчикам. Полседьмого утра, только что начался дождь.