Это критика

РЖ: А почему не находится достаточного количества читателей, которые могли бы поддерживать этих авторов, раскупая тиражи их книг?

П.Б.: А откуда возьмется такой читатель? Народ оглупел, и оглупел стремительно, за какие-то десять лет. Десятилетие назад люди не умели делать деньги, не разбирались в иномарках, но они были глубже, это же очевидно. Советский человек, которого сейчас принято считать уродом, был умнее и тоньше сегодняшнего человека. А с чего нашему современнику быть умным, когда он смотрит этот телевизор и читает эти газеты?

В итоге мы потеряли читателя, которого воспитывали, начиная со школы, с той самой советской рутинной школы, где бедные затюканные учительницы говорили: "Дети, читайте Тургенева; дети, Пушкин - наше все; дети, Лев Толстой - великий писатель". И так или иначе, но школьники что-то читали. А сегодня я включаю телевизор и вижу учительницу, которая говорит: "Нашим детишкам скучен Шолохов, они хотят читать Пелевина". Ну, если уже учителя так заговорили, то это просто кранты.

РЖ: В уже упоминавшейся статье "Возвращение" вы писали, что "между модернизмом и... реализмом лежит граница, переступать которую... нельзя". Вы и сегодня считаете, что в тех словах не было полемического преувеличения?

П.Б.: На уровне техники диффузия, конечно, возможна. Тому есть множество примеров, взять хотя бы Платонова. Но при этом Платонов, по крайней мере, Платонов поздний, периода "Возвращения", никакой не модернист.

РЖ: А "Чевенгур" - это реалистическая вещь?

П.Б.: Я еще раз говорю, что реализм - это не метод и не стиль, это мировоззрение писателя. И пока Платонов исповедовал революционаристские идеи, он был модернистом. А когда он понял, к чему это ведет, и стал жалеть человека, страдать о человеке, то стал реалистом. Что при этом происходило с его писательской техникой - это сложный и интересный, но по отношению к тому, о чем мы говорим, второстепенный вопрос. Безусловно, на этом уровне какие-то диффузные процессы шли.

РЖ: Высшие достижения западной литературы XX века тоже связаны с реализмом?

П.Б.: Ну, давайте посмотрим хотя бы на американскую литературу. Фолкнер, в общем-то, по мировоззрению своему почвенник, человек американского Юга. Хемингуэй - писатель экзистенциалистского плана, но и для него американский ландшафт имеет колоссальное значение. Про всю мировую литературу я рассуждать сейчас просто не решусь, но думаю, что там происходили до некоторой степени сходные процессы. Много ли людей сейчас читает Джойса?

РЖ: Судя по тиражам, да, но реально, наверное, во много раз меньше. А Джойс по вашей классификации разве не реалист? Писатель, встраивающий маленького человека в мифологическое пространство, - чем это не реализм в мировоззренческом плане?

П.Б.: Пожалуй, так.

РЖ: Но тогда кто, кроме Сорокина, остается в рядах модернистов и постмодернистов? Взгляд без боли, взгляд без сочувствия едва ли вообще возможен в большой литературе...

П.Б.: Да даже и в Сорокине есть реализм, от этого никуда не денешься. Если из его последнего романа выкинуть все ритуальные гадости, то получается вполне традиционное повествование. И в Пелевине много реализма, хотя бы в его последнем романе, который весь, по сути, сводится к мысли, высказанной еще отцами Церкви: если человек отказывается от веры в высшее начало, то он ввергается в худшую мистику и его жизнь становится абсурдной, начинает подчиняться не Богу, а числу 29 или 34. Пусть от обратного, но Пелевин приходит к тому же. Другое дело, что он не дает выхода...

РЖ: Так кто же тогда модернист?

П.Б.: Ну, нельзя так ставить вопрос. Не существует, особенно в XX веке, чистых реалистов и чистых модернистов. Мы же не в армии и не в пионерлагере: девочки налево, мальчики направо. Это очень сложный духовный процесс, который каждый писатель переживает по-своему.

Эталон реалистического письма - Лев Толстой, в "Анне Карениной" мы вообще не найдем зазора между жизнью и текстом. Но в Толстом при всем том модернизма более чем достаточно, особенно в позднем творчестве, в "Крейцеровой сонате". Я уж не говорю о его антицерковных проповедях, где звучит такая гордыня... Так что глубинный внутренний конфликт реализма и модернизма живет едва ли не в любом крупном писателе. Другое дело, что компромисса между этими началами быть не может. О чем могут договориться черт с Богом?

РЖ: Давайте попытаемся как-то подытожить все сказанное. По каким же критериям вы оцениваете тот или иной текст? И насколько важно для вас его эстетическое качество?

П.Б.: А что мы понимаем под красотой? Просто соразмерность частей? Когда я слышу выражение "эстетически смелое произведение", мне хочется спросить: "Ну и что?"

Я считаю себя леонтьевцем, а Леонтьев говорил, что все может поверяться эстетикой. Но что под этим понимать? Для того же Леонтьева высшим эстетическим мерилом была, скажем, византийская служба...