Это лишь игра - 2 (СИ)

— Да, скоро, скоро…

Отец Германа с заметным усилием поднимается с кресла. Затем, не спеша и, по-моему, слегка прихрамывая, направляется к нам. Останавливается в шаге перед нами, многозначительно оглядывает меня с ног до головы и снова каким-то своим мыслям усмехается. А я смотрю на него во все глаза и чувствую, как меня трясет.

Потом он обращается к Герману:

— Думаю, свидетели нам ни к чему. Поговорим там, на улице.

Мы втроем выходим на просторное крыльцо. Герман выпускает мою руку, но затем приобнимает меня за плечи. Мне кажется, он это делает специально — для отца. Мол, смотри, мы вместе, несмотря ни на что. В другой раз мне было бы неловко от такого демонстративного жеста, но сейчас я так разволновалась, что плевать на условности. Да и голова кружится. Присесть бы, но некуда. Пусть хотя бы Герман меня поддерживает.

— Сто лет не курил, а тут вдруг захотелось, — скрипуче смеется Александр Германович. Облокотившись о балюстраду, он нас и не смотрит. Разглядывает ухоженный двор, посреди которого сейчас стоит машина Германа.

— Как здоровье-то, Лена, — оглядывается он на меня. — Всё хорошо?

— Да, все со мной нормально, — отвечаю глухо. Первое потрясение уже прошло. Меня почти отпустило, во всяком случае — с виду. Только дрожь в груди никак не стихает. Сердце то сжимается в болезненный узел, то трепещет. И вместе с ним содрогается все тело.

— Ну и слава богу, — произносит отец Германа. — Это самое главное.

Он очень состарился за эти четыре года и исхудал. Особенно лицо. Посерело, одрябло. Даже глаза ввалились, а скулы заострились. Я бы его и не узнала, если бы просто встретила на улице. Может, он сам болен? Но затем внезапно вспоминаю про его арест. Тогда об этом трубили все местные новости, а потом как-то затихли. Интересно, давно ли он освободился?

— Давай уже к делу, — подгоняет его Герман.

— Ну, к делу так к делу, — пожимает плечами он и поворачивается ко мне. — На самом деле это я оплатил твою операцию. И реабилитацию тоже. По просьбе Германа. Точнее… — Он переводит взгляд на сына. — Мы с ним заключили сделку. Он расстается с тобой и уезжает. А я оплачиваю твое лечение и все сопутствующие расходы. Через Диму. Дмитрия Николаевича Явницкого. Вот, собственно, и всё.

Вот так просто. Сделка и всё.

Я, наверное, должна быть ему благодарна. Ведь, получается, это он спас меня. Пожертвовал такие огромные деньги. Но почему-то вспоминается, как я выла от горя, когда Герман меня бросил. Как потом лежала в прострации сутками, словно живой труп, и не хотела больше ничего.

Парадокс какой-то. Тот, кто разрушил мою жизнь, эту же жизнь мне и подарил. Только зачем всё это надо было? Нет, я прекрасно понимаю, почему он отправил Германа в Канаду. Но зачем ему понадобилось обойтись с нами настолько жестоко? Не просто разлучить, а сделать это так, чтобы обоим было больно, чтобы я ненавидела его сына, чтобы презирала его? И сама же догадываюсь — он просто хотел, чтобы я навсегда исчезла из жизни его сына. Чтобы не осталось ни единого шанса на примирение. Почему? Потому что я — неподходящая. Не их круга, как он сам сказал. И к тому же больная.

А я еще удивлялась тому, какой Герман искусный манипулятор и кукловод. Есть в кого. Правда, Герман действует тоньше.

— Спасибо, — произношу бесцветным и каким-то сиплым голосом. И то с трудом — в горле стоит ком. Больше ничего выдавить из себя не получается, да и не знаю, что еще тут можно сказать. Хотя меня едва не разрывает изнутри, будто все чувства, что испытывала когда-то, вспыхнув с новой силой, бурлят и рвутся наружу.

Я стараюсь держать лицо, но безуспешно. Еще и отец Германа разглядывает меня с интересом. Потом, прищурившись, спрашивает у Германа:

— И что теперь? Вы, так понимаю, опять вместе? А как же Вика?

— Это уже не твоя забота, — отвечает Герман и, обнимая меня за плечи, ведет по ступеням вниз.

18. Лена

До города мы едем молча.

Герман не обрушивается на меня с разговорами, дает переварить услышанное. Хотя, чувствую, пристально наблюдает за мной, ждет и тоже, по-моему, нервничает. Пусть с виду по нему и не скажешь, но от него исходит такое напряжение, что воздух вокруг нас, кажется, весь пронизан электрическими разрядами.

У меня же в душе полный хаос, разгром и пепелище. Да, все это время мне было плохо, очень плохо, когда я считала, что Герман меня предал. Но теперь уже я… нет, не то что с этим свыклась, просто всё в моей жизни стало просто, понятно и упорядоченно.

Юлька Орлова называла мою жизнь болотом, особенно после того, как с Антоном случилась беда. Да и меня, конечно, не всё в ней устраивало, но я понимала, что происходит, что нужно делать, к чему стремиться. Строила какие-то свои маленькие планы, рисовала в воображении мечты. А сейчас просто всё рухнуло. Будто мой, пусть и болотистый, но привычный мирок в один момент разорвало на тысячи мелких осколков. А сама я болтаюсь в невесомости и не знаю, куда мне теперь, как вообще быть…