Это лишь игра (СИ)

Дома собираю вещи в дорогу. Зарядки и провода от гаджетов бросаю на дно сумки. Раскладываю на кровати одежду аккуратными стопками: отдельно – рубашки, отдельно – футболки, толстовки, носки, белье… Двигаюсь на автомате. Потом вдруг застываю над этими ровными стопками на несколько секунд-минут – не знаю, а потом меня накрывает. Внезапно и оглушительно.

С глухим, сдавленным рыком я смахиваю всё на пол. И тут же как подкошенный сгибаюсь и сползаю на пол сам. Уткнувшись лицом в колени, тихо вою. Закусываю собственную руку, чтобы заткнуться, чтобы заглушить себя... Но оно само, против воли, безудержно рвется из меня каким-то придушенным мычанием.

В таком виде меня и застает отец. Я слышу, как он открывает дверь, как молча стоит на пороге. Чувствую, как смотрит на меня, хоть я и не поднимаю головы. Наоборот, вжимаюсь лицом в сгиб локтя, в колени, до крови впиваюсь зубами в губу. Но чертово горло все равно судорожно сокращается, предательски издавая постыдные звуки.

Твержу себе мысленно: "Заткнись! Не ной, кретин! Не позорься!".

Меньше всего я хотел, чтобы он видел меня таким – жалким, скулящим на полу, как… не знаю кто…

Но зато сразу прихожу в себя. И наконец-то замолкаю.

Отец, не сказав ни слова, выходит и затворяет за собой дверь. А я поднимаюсь с пола, пошатываясь, как пьяный, и начинаю заново собирать и складывать вещи.

От ужина отказываюсь и до самого сна не выхожу из своей комнаты.

***

Всю ночь меня ломает, аж задыхаюсь. Но наутро – ничего, успокаиваюсь. Только куда себя деть – не знаю. Тупо пялюсь на собранные сумки и чемоданы, составленные рядком вдоль стены. Считаю время до рейса. И когда неожиданно звонит телефон, вздрагиваю. Лена.

Несколько секунд колеблюсь. Зачем она звонит? После вчерашнего.... Мне больше нечего ей сказать. А снова причинить ей боль я не хочу. Но не ответить Лене тоже не могу.

– Да?

– Герман… – От ее голоса болезненно екает и дергается сердце. – Я всё поняла.

– Что? – спрашиваю сипло.

– То есть я всё знаю. Мне Олеся Владимировна призналась, что рассказала тебе про… про мой диагноз. Извини, что сама не сказала тебе. Я не хотела тебя обманывать… я просто не смогла… не хотела, чтобы ты знал… чтобы переживал… чтобы относился ко мне, как… к больной… неполноценной… Ну и если честно, то я так хотела быть как все... обычной, что часто забывала про свою болезнь. С тобой забывала…

Лена запинается, говорит с надрывом, словно едва сдерживает слезы. Или не сдерживает.

– Но теперь ты всё знаешь. Герман, скажи честно, поэтому твое отношение ко мне изменилось, да? Ты поэтому меня бросил? Потому что я больная? Я пойму. Правда пойму. Я же знаю, далеко не все хотят… не все могут… связывать себя с больными. Да я бы и сама не хотела становиться для тебя обузой… жизнь тебе портить… Если бы… мне стало хуже или я… в общем, я бы сама тебя первая отпустила.

Я молчу. Слушаю ее, а у самого горло сжимается.

– Только не говори, пожалуйста, что у нас ничего не было, – продолжает Лена совсем тихо. – Что это была какая-то игра. Герман, это же... неправда.

Даже если бы я и хотел, то не смог бы ей сейчас ответить. А она ждет. Прерывисто дышит. Затем срывается. Всхлипнув, восклицает:

– Ну же! Бросаешь меня, так найди в себе мужество быть со мной хотя бы честным. Пожалуйста!

"Может быть, когда-нибудь ты всё узнаешь, Леночка. Может быть, когда-нибудь меня поймешь…"

– Прости… – выдавливаю я с трудом. И нажимаю отбой. Вот и всё.

***

– Почему ничего не ешь? – интересуется отец. – Может, выпьем немного на прощанье? Чисто символически на дорожку? Все-таки увидимся нескоро.

Я пропускаю его реплику мимо ушей. Да и нечего мне ему сказать. Будь моя воля – обошелся бы и без этого прощального обеда. Бред какой-то.

Отец еще какое-то время рассуждает о своих планах, о перспективах канадской компании, о том, что к Новому году наведается в Калгари. Я лишь молча терзаю бифштекс.

Он замолкает. Затем, протяжно вздохнув, говорит:

– Ну что? Поговорил со своей Леной? Ну и как?

На миг поднимаю на него глаза. В груди моментально закипает, а рот наполняется горечью. Но отвечаю на удивление спокойно:

– Всё, как ты хотел. Я изображал из себя могильную плиту, когда рвал с ней. Окончательно и бесповоротно. Ей было очень больно и плохо. И мне тоже. Жаль, ты не видел. Тебе бы понравилось.

– Прекрати!

– Ты сам спросил, – пожимаю плечами. – Не нравится – не спрашивай.

Отец начинает нервничать. Отшвыривает вилку.

– Ты мне еще спасибо скажешь, – направляет на меня указательный палец.

– Обязательно скажу, – киваю я. – Когда Лене сделают операцию.

– Да через год ты и не вспомнишь об этой Лене. Найдешь себе другую, нормальную… в смысле, здоровую... из своего круга… У Нойра, кстати, племянница – красотка просто… на пару лет тебя старше, но это даже лучше. Герман, ну прекрати ты в самом деле! Ты не понимаешь? Я о тебе забочусь!

– Я понял. Я понятливый. Я всё сделал, как ты хотел. И урок твой тоже усвоил. Что еще?