Это лишь игра (СИ)

– Отлично, – она скрещивает руки на груди. – Тогда скажи мне, как всё было? Денис Викторович вел себя как-то неподобающе?

Молчание. Поднимаю глаза на Петьку. Он будто в каменного истукана превратился.

– Он оскорблял твоего одноклассника? Применял насилие?

Петька только крепче стискивает челюсти.

– Что ж, – зло прищуривается на него Лидия Романовна. – Значит, Олесе Владимировне показалось?

– Да, конечно, показалось, – отвечает кто-то за него из класса.

– Я спрашиваю Чернышова, – отрезает директриса, не сводя с Петьки въедливого взгляда. – И, значит, Лена Третьякова врет?

Петька вздрагивает. Лицо его страдальчески искажается. Сморгнув, он бросает растерянный, даже какой-то испуганный взгляд на меня.

– Чернышов, так да или нет? Третьякова врет? – почуяв внезапную слабину, продолжает давить на него директриса. Даже не давить, а бить ниже пояса. – Молчишь, значит, соглашаешься. Так?

– Нет, – вдруг выпаливает Петька.

– Что нет? Лена врет?

– Нет! Не врет! – почти выкрикивает он зло и падает на место. Не садится, а буквально валится на стул, как подкошенный. Дышит тяжело, часто, шумно. Сжимает и разжимает кулаки. Но к лицу возвращаются краски.

Бедный глупый Петька. Считает теперь, наверное, себя предателем…

Но для меня он в эту минуту почти герой. Я трогаю его за локоть, хочу как-то поддержать его, поблагодарить, но он раздраженно дергает рукой. Злится. Ну и ладно. Пусть успокоится.

Зато остальные нас сейчас ненавидят, я прямо физически это ощущаю. Если бы люди умели убивать взглядом, то от меня бы осталась только горстка пепла.

Слышу за спиной шипение:

– Крыса и каблук…

Директриса продолжает распинаться, что этот инцидент – ЧП. Что Денису Викторовичу, раз такое дело, просто не место в школе. А потом переключается на нас.

– А вы, наверное, считаете себя молодцами, да? – говорит она с полупрезрительными нотками. – Героями… борцами с системой или чем там ещё… Но на самом деле вы просто трусы. Потому что только трус станет покрывать чужой подлый поступок… Или же глупцы, незрелые настолько, что не в состоянии различить, где подлость, а где…

– В чем подлость? – негодует Михайловская. – Денис Викторович – самый лучший учитель. Мы его уважаем и ценим. И не хотим, чтобы его увольняли. Подумаешь, попал мячом в…

Она осекается, но тут же возмущенно продолжает:

– Что тут такого?

– Даже так? – багровеет директриса. – Значит, для вас жестокость по отношению к вашему однокласснику – это «что тут такого»? Вы только посмотрите, какая незамутненность! Это уже не просто круговая порука, где вы нагло врете, глядя в глаза мне, директору, а какое-то извращенное восприятие реальности. Пожалуй, мне стоит очень серьезно поговорить с вашими родителями. Так что в ближайшие дни… я сообщу позже, когда точно, мы созовем родительское собрание. И только попробуйте мне выкинуть еще какой-нибудь фортель.

Лидия Романовна с решительным видом покидает кабинет. А новая англичанка остается, и мне почему-то кажется, что осталась она, чтобы на нас с Петькой тут же не накинулись все скопом. Она даже становится ближе к нашему ряду.

Только всем на нее плевать. Как и на историка. Точнее, про него просто вообще забыли – он ушел в конец кабинета, когда заявилась директриса, и там так и сидит за задней партой, проверяя тетради.

Михайловская, не стесняясь, окликает меня вслух:

– Эй, Третьякова! Помнишь, о чем мы говорили? Не забыла? Вот и хорошо. Жди.

Девчонки многозначительно переглядываются.

Гаврилов, проходя мимо нашей парты, смахивает рукой мою сумку, в которую я как раз складывала тетрадь и учебник. Сумка падает на пол, и из нее всё вываливается.

Петька тут же вскакивает, хватает его за шкирку:

– Че творишь, баран? А ну подними!

Гаврилов оборачивается:

– Да пошел ты!

Петька его тянет на себя. Он гораздо крупнее Гаврилова, выше ростом и шире в плечах. Тот упирается, пытается вырваться, но тщетно. Петька перехватывает его по-другому, поудобнее, и дергает его вниз, к полу.

– Поднял, я сказал! – ревет он. Петька в гневе страшен. Он как будто свою злость изливает на первого попавшегося – на Гаврилова.

Гаврилов приседает и начинает собирать всё, что просыпалось, обратно мне в сумку. Остальные почему-то наблюдают эту сцену молча. То есть переговариваются между собой, это точно, но тихо. И даже подходят ближе. Но открыто пока никто не вмешивается.

Собрав всё, Гаврилов бросает на нас взгляд снизу вверх и ухмыляется. Потом поднимается с корточек вместе с моей сумкой и вроде как медленно протягивает её мне, а потом вдруг резко наклоняется и смачно плюет внутрь. Тут же швыряет сумку в Петьку и сразу отскакивает. А затем выбегает из класса.

Петька рвется за ним, но его хватают парни. Набрасываются вдвоем на одного. Заламывают ему руки так, что Петька сгибается пополам. Стиснув зубы, он борется с ними. А те – с трудом, но все же его удерживают.

– Прогнулся под свою стукачку Третьякову! Слил всех, сука! – пыхтит Шатохин.

– Прекратите сейчас же! – повышает голос новая англичанка.

– Перестаньте! – кричу я одновременно с ней.

И эта возня наконец привлекает внимание историка.