Это лишь игра (СИ)

– Что обещали, то и сделаем, – не отрываясь от меню, пробубнила Патрушева. – Заловим эту малохольную и уроем. Не сегодня, так завтра.

Я сразу представил, как толстая выбивает дух из этой бледной немочи Третьяковой. И настроение еще больше испортилось.

– Да это гон, – бросил я.

– Почему? – сразу вскинулись девчонки.

– Да отвратно это – когда девки дерутся.

– Да ну, – протянул Ямпольский. – Меня, наоборот, это заводит. Особенно когда в белье, в грязи…

Но девчонки его ремарку пропустили мимо ушей. И сразу подрастеряли боевой дух.

– Ну а как тогда?

– Да никак. Пусть живет.

– Герман, ну так нельзя… Ее все равно надо наказать! Согласна, бить – это бред. Кое у кого просто на все один ответ, – Михайловская укоризненно покосилась на Патрушеву. Та аж чуть не поперхнулась от возмущения.

– Ты же сама сказала… – начала толстая.

– Не знаю, кто и что тебе сказал. Не о том речь, – оборвала ее Михайловская. – Третьякову надо наказать за предательство. Нельзя такое спускать. Она нас всех предала и подставила!

– Ну раз надо – накажем, – хмыкнул я. – Только по-другому.

17. Герман

– А как? – сразу завелись наши девушки.

– Потом что-нибудь придумаем, – отмахнулся я. – Только без вот этих первобытных замашек.

Они слегка скисли, но примолкли.

Через неделю, максимум две эта история все равно забудется, и к несчастной Третьяковой потеряют интерес. Новости долго не живут. Ну, если, конечно, у этой истории не будет какого-нибудь волнующего продолжения.

Парадокс просто: когда Третьякова вылезла со своей правдой, я думал: «Ну, куда тебя, дуру, несет? Должен же быть у тебя хотя бы элементарный инстинкт самосохранения. Тебя ведь заклюют теперь». И в то же время вдруг почувствовал к ней… не знаю, что-то вроде уважения. Хотя нет, уважение – это слишком громко сказано, конечно. Но она меня заинтересовала, это точно.

– Да, ты прав, Герман, – многозначительно улыбнулась мне Ларина. – А то правда, что за дичь? Уроем, отлупим… как тупые малолетки.

– Да, да, – поддержала ее Агеева, – нас за такое потом самих уроют. Эта же идиотка сразу побежит стучать директрисе.

– Надо просто сделать ей что-то такое, на что жаловаться она не побежит, – заявила Михайловская. – Что-то очень позорное… чтобы самой стремно было об этом рассказывать.

– У тебя к Третьяковой что-то личное? – спросил я.

– Да прямо! Какое личное у меня может быть к этой убогой? Просто… ну какого черта она так всех подставила?

– А Черный-то какой сукой оказался, а? – припомнил Гаврилов. – На меня еще, урод, наехал.

Когда разговор ушел от Третьяковой, я перестал особо вслушиваться. И опять думал о матери. Что ей всё-таки надо?

***

Отцу я так и не сказал про то, что мать объявилась. Не знаю почему. Хотя он поинтересовался. Видимо, Василий доложил, что я подходил к какой-то тетке возле школы.

– Кто она такая? Что ей было нужно?

– Понятия не имею, – безмятежно соврал я. И чтобы он не донимал меня дальше своими расспросами, а он явно на это нацелился (нюх и хватка у него всегда были феноменальные), я сказал, что опаздываю в бассейн.

Это сработало безотказно. Плавание отец очень уважает, особенно после того, как я стал побеждать на всяких соревнованиях.

Но отработал я сегодня неважно. Тренер ничего не высказывал, но я и сам видел. Потом уже, после душа, подошел ко мне и спросил, все ли у меня нормально.

– Да, всё просто замечательно.

Он покивал, мол, ну ладно, и отвалил. Хотя вообще он гоняет всех в хвост и в гриву. Только меня не трогает.

Василий, как обычно, ждал меня на парковке возле «Байкал-Арены». Но едва мы выехали на дорогу, я заметил чуть в стороне от тротуара, за остановкой, какую-то возню. Пригляделся – и точно: наши. Метелили Чернышова.

– Притормози.

– Может, не стоит? Герман Александрович…

– Да остановись ты. Я их знаю. Подожди здесь, я быстро.

Я вышел. Однако Василий все-таки тоже выскочил следом, но держался сзади на расстоянии, чтобы вмешаться, если вдруг что.

Я направился к нашим. Чернышов лежал, скрючившись, и пряча голову, а пацаны его пинали. Вчетвером.

– Что за неспортивное поведение? – подходя к нашим, подал я голос. – Толпой на одного…

– О, ты как здесь? – спросил Гаврилов.

– А-а, ты с плавания? – сообразил Шатохин. – Да мы тут… вот… с Черным решили побазарить.

– Да я вижу, – усмехнулся я, пряча руки в карманы. К вечеру сильно похолодало. – Всё, давайте, расходимся. Черный, ты там как, встать можешь?

Он так и лежал у наших ног, но тут сразу зашевелился. Кряхтя и шатаясь, поднялся. Начал отряхиваться, шмыгать носом, подтираться рукавом.

– Живи пока, сука… – процедил Сенкевич. – Потом договорим.

– Да пацаны… вы чего? – заныл Чернышов. – Ну, косячнул я, да… но я же признал свой косяк…

– Косячнул он, сука, – снова попер на него Шатохин.

Чернышов сразу отклонился.

– Ну, пацаны, я же…

– Я же, я же, – передразнил его Гаврилов. – Ты нас всех подставил, как падла последняя…

Сзади многозначительно кашлянул Василий. Наши, вздрогнув, оглянулись. И сразу присмирели.

– Ну ладно, пока, – по очереди подали мне руку и быстро ушли.

– Это… спасибо, – промямлил Чернышов, обращаясь ко мне, – я не…