Это лишь игра (СИ)

Шатохин тут же встает, я тоже вслед за ним. Но Ямпольский преграждает дорогу:

– Куда? Куда? Леноооок, – тянет он глумливо. – Куда ты собралась, радость моя? Все только началось…

– Отойди! – повышаю я голос.

Но Ямпольский толкает меня собой назад, и я, теряя равновесие, падаю обратно на диван.

– Вау, щас развлечемся. Да, Ленок? – рядом плюхается Ямпольский. Я оказываюсь зажатой между ним и Гавриловым.

– Да отпусти ты ее, – подает голос Ларина. – Пусть валит. Потом настучит же директрисе.

– О чем? О чем настучит? – наигранно изумляется он. – Я же к ней только с любооовью…

И он вдруг обнимает меня за плечи. Я пытаюсь скинуть руку. И тут с другой стороны ко мне лезет Гаврилов:

– И я тоже с любовью.

– Вы совсем уже! Уберите руки! – мечусь я в полупанике.

– Блин, пацаны! Да вы чего? Реально. Это уже нифига не смешно, – снова одергивает их Ларина. – Отпустите ее. Пусть валит.

– Ой, давай ты лучше свалишь? – тянет Михайловская.

– И свалю. Я в этом дурдоме участвовать не собираюсь, – Ларина резко поднимается и выходит. Следом за ней – Сорокина. А я уповаю лишь на то, что они позовут Петьку. Скорее бы он вернулся!

– Ну что, Ленок, расслабься… – И Ямпольский кладет ладонь мне на колено.

Я скидываю его руку, но он тут же возвращает ее обратно, словно потешаясь надо мной. А Петьки все нет и нет! Мне уже кажется, что сто раз можно было купить, что он там хотел, и вернуться. Где ж он? Где? Петечка, миленький, давай скорее, прошу про себя, потому что уже чувствую, как у меня заходится сердце.

Я дергаюсь между Гавриловым и Ямпольским, пытаясь встать, но тщетно. Затем Гаврилов достает свой дурацкий рыжий парик – он в нем сидел во время соревнования – и надевает на меня. Все тут же начинают громко хохотать. Я хочу его снять, но Ямпольский и Гаврилов крепко держат меня за обе руки. А оттого, что я кручу головой, стараясь его скинуть, он только съезжает мне на глаза, отчего все еще больше заливаются хохотом.

– Снимите его с меня! – требую я в истерике.

– Снимем, снимем, – тянет Ямпольский издевательски. – Только не парик, а все остальное.

И я чувствую, как он дергает второй рукой за пуговицу на кофточке.

– Я закричу!

И тут слышу, как открывается дверь и кто-то входит.

– Петя! – со слезами кричу я. – Петя!

Но никто не отзывается.

– Черный, что молчишь? – говорит Шатохин.

– Пацаны, вы чего? Вы зачем так-то? – это и правда Петькин голос, но такой неуверенный, тихий, просящий.

– Черный тут тебе гамбургер принес, – сообщает Ямпольский. – Давай его сюда, Черный. Кормить будем нашу красотку.

Он сдвигает парик назад. Я с ужасом обвожу комнату взглядом. Нахожу Петьку. Он сидит в стороне – напротив и по диагонали.

– Петя! Скажи им! Петя! – выкрикиваю.

А Петька, мой Петька… он опускает глаза, а затем отворачивается. Я не верю… не могу поверить в происходящее. Это какой-то сюр. Дурной сон. Это не может быть правдой.

– Петя! Скажи им! – передразнивает меня Михайловская.

Все опять хохочут.

А я в немом шоке таращусь на Петьку. Патрушева его спросила что-то тихо про игру.

– Петя! Петька! – иступлено кричу я.

А Петька даже не поворачивает голову. Он что-то бубнит, отвечает Патрушевой и будто не слышит моего крика. И тут мне становится по-настоящему страшно…

В ушах уже грохочет с бешеной скоростью пульс. И дышать мне становится всё труднее.

– Ну что, начнем? – скалится Ямпольский. – Детям до восемнадцати смотреть не рекомендуется…

И вдруг дверь снова распахивается. Я в отчаянной надежде бросаю взгляд – пожалуйста, хоть бы официант! Но это Горр…

27. Лена

Ну, конечно, как без него! Пришел полюбоваться результатом своего блестящего плана. Он ведь всё это мерзкое шоу срежиссировал, а остальные – отыграли как по нотам. Даже Петька…

Уж не знаю, каким образом Горр сумел его заставить так себя повести, как смог толкнуть его на такую гнусность… Шантажом? Запугиванием? Чем?

А теперь что? Хочет своими глазами посмотреть, как его подпевалы будут надо мной изгаляться, а Петька трусливо молчать? Хочет видеть мое унижение, мой страх, мои слезы и мольбы прекратить всё это? А потом заявить с самодовольной ухмылкой что-нибудь вроде: я же предупреждал.

Только я больше не пикну. Ни звука не произнесу.

Я смотрю на него с ненавистью, потому что в эту секунду ненавижу его так, что в груди печет нестерпимо. Так, что самой жутко. Ненавижу за себя, за Соньку, за Петьку, за всё зло, которое творится по его воле.

А Горр, между тем, заложив руки в карманы, входит в комнату. И сразу бросает в меня быстрый взгляд, напряженный и острый. Лишь на ничтожную долю секунды. Потом уже оглядывает остальных лениво, расслабленно и со скрытой насмешкой. Как хозяин.

Я, конечно, внушаю себе: успокойся, успокойся, успокойся… Стараюсь не дрожать, не бояться, но что делать, если изнутри всю трясет. Если перепонки разрывает стук собственного сердца. Если каждый глоток воздуха дается с трудом, и мне приходиться раскрывать рот и дышать часто и судорожно.

– О, какие люди! – восклицает Гаврилов. И остальные ему вторят приветственными возгласами. Горр в ответ лишь криво улыбается.