Это лишь игра (СИ)

Я тоже на несколько секунд замерла, прислушивалась: может, он просто стоит, ну, там шнурок поправляет или еще что, а не вот так прячется от меня. Но нет, он именно притворялся, что его нет, чтобы со мной не встретиться один на один…

Я потом всю дорогу до школы шла и глотала слезы – казалось, будто он второй раз меня предал. Ну а в классе Петька делал вид вместе со всеми, что меня нет…

А я ведь думала, что Петьку тогда как-то вынудили, заставили… думала, что он сразу же, как только сможет, придет объяснится, попросит прощения. А он…

Увы, Горр был прав на его счет.

В горле опять комом стоит обида и боль. Я с трудом сглатываю и перевожу разговор на другую тему:

– Бабушка, помнишь, я тебе про Германа Горра рассказывала?

– Как не помнить? – смеется она. – Он же ваш демон-искуситель.

– Нууу… не совсем. Он просто очень своеобразный. А сегодня мы с ним были в паре на ОБЖ, я как будто ногу сломала, а он оказывал помощь…

Я рассказываю ей, что происходило на уроке, а сама вспоминаю, какой Горр был сосредоточенный и серьезный, как смотрел на меня, хмурясь, пока привязывал к моей ноге свой галстук. Я, конечно, весь процесс пребывала в полуобмороке, особенно когда он меня касался. Но и сам Горр, между прочим, тоже выглядел каким-то напряженным. И вообще, меня не покидало странное ощущение, будто мы с ним участвуем в чем-то запретно-интимном, а вовсе не в тренировке по оказанию первой помощи.

Про его мать тоже думала. Горр и тут прав – я все-таки любопытная. Что уж скрывать, охота было, конечно, узнать, что у них случилось, почему она такая и, главное, почему Горр с ней такой жестокий…

***

Утром мы едем с бабушкой в больницу. Я бы лучше одна сходила, не маленькая. Да и бабушку жалко. Сейчас, в начале марта, такой гололед по утрам, и она идет и переживает, что если упадет, то не поднимется. Но нам в пятницу позвонили, сказали, что нужно прийти оформить квоту на обследование в диагностическом центре.

Весь наш поход занимает от силы часа два, и я даже думаю, не пойти ли в школу, на последние уроки, но бабушка уговаривает остаться:

– Ложись, еще поспи. Ты и так бледнее обычного.

Обследование нам назначили на конец марта. Бабушка расстраивается – почти месяц ждать, а я даже рада, что очередная больничная эпопея оттягивается. И целых три недели можно ни о чем таком не думать. Не люблю больницы.

На другой день подхожу к школе, замечаю машину Горра и… не знаю, опять ощущаю легкое волнение. И первая мысль: «О, он здесь уже». Потом себя одергиваю: да какая мне разница, где он? Подумаешь, поговорил со мной один раз по-человечески. Может, бзик на него какой-то нашел. А сегодня, может, опять будет взирать на всех и на меня, как на букашек.

Но встречаю его в фойе и улыбаюсь на его «привет». И чувствую, что краснею помимо воли. Но это лишь потому, что Горр так на меня посмотрел. Он как будто ждал меня. Стоял в холле, опершись о подоконник и скрестив ноги в лодыжках, и со скучающим видом наблюдал за центральным входом. А как увидел меня, его взгляд прямо загорелся сразу же. Ну как тут не смутиться?

Он отлепляется от подоконника и направляется ко мне. И в класс мы заходим вместе. У наших на меня реакции ноль, будто я – невидимка. Ну а его, конечно, встречают оживленно. Со всех сторон слышу: Герман, здорово, Герман, привет…

Наверное, все думают, что просто так совпало, что мы вместе вошли, но затем Горр вдруг садится не на свое привычное место, а со мной. И тогда класс стихает. Резко. Я успеваю увидеть перекошенное и застывшее выражение Михайловской, оно, если честно, пугает. Потом отворачиваюсь и больше на класс не смотрю.

Горр молчит, сидит себе преспокойно, как будто не замечает реакции класса. Затем всеобщая оторопь сменяется гулом. Слышу за спиной Ямпольского: «Фигасе!» и тут же Патрушеву: «Я не поняла, это что…». К счастью, звенит звонок, влетает историк и окриком велит всем сесть и замолкнуть.

А я ловлю себя на том, что с трудом понимаю историка. Точнее, постоянно отвлекаюсь от урока на свои мысли: почему Горр сел ко мне? А на следующем уроке опять сядет? Что это значит? Как от него приятно пахнет…

Один раз историк даже одергивает меня:

– Лена, хватит витать в облаках.

А я и так-то сидела в смятении, а тут вообще заливаюсь краской. Еще и Горр скосил на меня взгляд, будто все мысли мои знает, и усмехнулся.

Мне ужасно хочется спросить его, почему он сел ко мне, но я стесняюсь. Это за меня делает Михайловская на следующей же перемене.

– Герман, ты решил переехать?

– Да, с чего это вдруг? – поддакивает Ямпольский.

Но Горр, как всегда, в своем репертуаре – вопросы, на которые ему отвечать неохота, он просто игнорирует.

Зато обращается ко мне, причем развернувшись так, что упирается коленями в мою ногу. А ко всем остальным он просто садится спиной.

– Что вчера делала? – спрашивает с полуулыбкой.

– Ничего такого, – лепечу в ответ и опять отчаянно краснею, потому что чувствую, что за нами следит весь класс.

– А в школу почему не ходила?

– Ну я же говорила тебе. Мы с бабушкой по делам ездили.

Не рассказывать же ему про больницу.

– И как? Сделали свои дела?