Это лишь игра (СИ)

Но Герман придвигается ближе, а затем и вовсе оказывается сверху, нависая надо мной. Смотрит на меня, а у самого глаза смеются.

– Попалась, – говорит в шутку. И я подмечаю, что у него-то как раз все хорошо с дыханием. И еще крепче сжимаю губы.

– Доброе утро, Лена.

Не дожидаясь ответа, он наклоняется, целует меня в кончик носа, потом в скулу, в уголок рта. Затем покрывает легкими поцелуями все лицо. И я, конечно, млею от удовольствия. Молчу, но улыбаюсь.

Герман скатывается с меня на бок и, подперев голову рукой, разглядывает меня так же, как я его разглядывала пять минут назад.

– Как спалось?

Натянув одеяло к носу, отвечаю:

– Хорошо.

Наверное, он разгадал мою уловку, потому что затем говорит:

– От тебя так сладко пахнет. Молочком. Как от младенца.

– Скажешь тоже, – смущаюсь я.

– Дурею просто от твоего запаха…

Герман снова наклоняется и целует, теперь уже в губы. Сначала нежно, затем все настойчивее, нетерпеливее, жарче. Я тоже распаляюсь вместе с ним, быстро забыв смущение. Чувствую, как его пальцы хаотично перебирают мои волосы, слышу его сбившееся дыхание, ощущаю, как сильно и часто колотится его сердце. Или мое?

Прерывает поцелуй он так внезапно и резко, что я ничего не успеваю понять. Просто вдруг с рваным вздохом откидывается на спину. Я распахиваю глаза и недоуменно смотрю на него.

А он лежит рядом, словно окаменев. Закинул на лицо согнутую в локте руку, прикрыв ею глаза, и губы сжал так, что желваки напряглись. Только грудь его вздымается тяжело и дыхание прерывистое и шумное. Но вскоре и оно выравнивается.

Он меня бережет, догадываюсь я. И это меня почему-то так трогает, что я чуть не плачу.

– Ты такой хороший, – в избытке чувств шепчу я. Громче сказать не получается – горло перехватило. Я вообще в последнее время стала очень сентиментальной. Чуть что – сразу в слезы.

Он убирает с лица руку. Скосив взгляд, смотрит на меня очень серьезно.

– Да какой там хороший, – произносит с тяжелым вздохом.

– Ты – самый лучший, Герман, – настаиваю я. – Ты столько делаешь для меня...

– Да уж… Знаешь, почему эта дура Соня Шумилова с тобой поссорилась? Потому что я… – он замолкает, закусив нижнюю губу.

Я вижу, что ему трудно признаться. И, наверное, даже не хочу знать то, что он собирается сказать. Не хочу, чтобы что-то омрачило это чудесное утро. Или даже разрушило. Но молчу. И, поколебавшись, он продолжает:

– В общем, – не глядя на меня, глухо произносит Герман, – это из-за меня вы с ней поссорились. В смысле, я к этому руку приложил, хоть изначально и не собирался. Ямпольский тогда типа подкатывал к Шумиловой. Чтобы вас рассорить. Его подослали наши, зная, что Шумилова в него влюблена. Он там плел ей какую-то пургу. А она сидела, как дура, развесив уши. Но, когда он попросил ее прекратить с тобой общаться, она отказалась. Залепетала, что она так поступить с тобой не может. Ямпольский психанул, мол, она – тупая, даже не въезжает ни во что, в смысле, не понимает, что от нее хотят. А я…

Герман снова замолкает на несколько секунд. Собирается с мыслями, а затем на одном дыхании произносит:

– А я сказал ему, что он сам тупой. Если ему так надо было вас рассорить, то стоило подкатывать к тебе. И тогда бы даже просить Шумилову ни о чем не пришлось. Вот он и стал к тебе лезть, ну и с три короба нагородил про тебя Шумиловой.

Герман тяжело выдыхает. Поворачивается ко мне и смотрит мрачно, даже обреченно, будто ждет от меня самого плохого. А я вспоминаю, как кричала на меня Сонька. Как обзывала предательницей. Как легко она всему поверила и как запросто растоптала нашу дружбу.

– Зачем ты это сделал? – выдавливаю из себя. В груди как будто образовался огромный ледяной ком.

Взгляд его становится еще более виноватым.

– Это были эмоции.

– Какие эмоции? О чем ты? – не понимаю я.

Он молчит, терзает нижнюю губу. Потом вдруг поворачивается ко мне всем корпусом, порывисто придвигается.

– Лен, я этого правда не хотел. На Шумилову мне вообще плевать было. Ляпнул так со зла. Ты даже не представляешь, как сильно я об этом пожалел. И сейчас жалею. Прости меня…

– Со зла? – переспрашиваю я. – Ты на меня злился? За что?

Герман смотрит на меня так, будто ему стыдно. И отвечать ему явно не хочется. Тем не менее отвечает:

– Думаю, что я тебя ревновал.

– К кому? – изумляюсь я.

– К кому, – хмыкнув, повторяет он. – К Чернышову. Ты же с ним так носилась… ах, Петя, мой Петя… Ну а в тот день наши вообще сказали, что видели, как вы накануне с ним целовались возле школы. А Черный это подтвердил.

– Но этого не было!

– Да понятно. Но тогда эмоции взяли верх. Хотя это не оправдание.

– Но мы же тогда с тобой не… да мы даже не общались!

– Ну и что. Мне ты нравилась. Я ревновал и злился. Теперь я бы так с тобой ни за что не поступил. Да и тогда тоже почти сразу же пожалел. Я потом сказал Шумиловой, что всё это гон. Думал, что вы помиритесь… Прости меня, Лена.