Это любовь (СИ)

Чонгук всю жизнь был охотником, сам не помнит, почему и когда перестал. Может, охотиться было больше не на кого. Скорее всего. Бегать, преследовать, ловить никого не приходилось, всё само шло в руки: чего бы ни захотелось, надо всего лишь пожелать, или просто глянуть, и это само приползёт, к ногам упадёт. Азарта ноль. Желания все в минус. Чонгуку скучно, монотонно, никак. Вроде и есть всё, а вроде - ничего. Он забил все дыры, обеспечил себя всем и везде, создал иллюзию и поверил в неё. Вставил последний камушек в отстроенный самим же свой мир и залил высококачественным бетоном, вот только напротив сидит мальчик, и один его взгляд - чёрная паутина трещин покрывает серую стену, и сантиметр за сантиметром в Чонгуке что-то переворачивается. Он чувствует под ногами крошки своего мира, усмехается сам себе и всё равно поднимает взгляд: не может его никак от него оторвать.

Мальчик - маленький совсем, волосы у него цвета солнца, а длинные ресницы бросают на скулы слабые тени; в глазах у него звёзды: с милкшейком они зажглись так, что Чонгук его готов поить лучшими шейками хоть всю жизнь, пусть только с такими же искрами в зрачках глянет и на него, хотя бы разок. «Счастье в мелочах», — слоган продукта, который Пак должен рекламировать. Чонгук решает так для себя потому, что Тэхён так даже Гуччи не радуется. А этот - сидит ещё, собирает соломинкой сливки со дна и выглядит так, будто весь мир к его ногам бросили. Он дико сексуальный, дико красивый, а внутри него ребёнок живёт; Чонгук таких доселе не встречал и теперь понимает, почему: встретил, не отпустил бы. В Чонгуке просыпается хищник. Впервые за его двадцать-пять ладони чешутся, а где-то в груди свербит, просит подтащить мелкого к себе и усадить на колени.

Пак отодвигает уже пустой высокий бокал и краснеет, поймав взгляд напротив. Чимину кажется, что в этой комнате, полной людьми, нет никого — есть только он и доводящий его до озноба взгляд чёрных глаз: Чон смотрит так, что Чимин чувствует себя сочной вырезкой; облизывается от нервов и клянётся, что слышал рядом тихий рык.

Юнги, наконец-то, прекращает обсуждать фильмы с Тэхёном и снова разговаривает только с Чонгуком. Чимин катает по тарелке перепелиное яйцо, так и не разбив его на свой тартар из говядины, а потом шепчет Юнги, что идёт курить и, извинившись перед гостями, встаёт из-за стола. Может, хоть никотин поможет сбросить напряжение этого вечера.

Нахуй вообще Чимин согласился сюда притащиться? Ему никакие жгучие брюнеты на этом этапе жизни не сдались, какого хуя он вообще под его взглядом напоминает себе девочку-подростка. Пак, продолжая себя ругать, толкает дверь уборной и входит. Торчать в одном пиджаке на улице в такой холод нет никакого желания, поэтому он уточняет у уборщика, что в туалете нет датчика дыма и запирается в кабинке. Чимин с удовольствием выкуривает сигарету и, выйдя из кабинки, подходит к раковинам умыться и вымыть руки. Чимин решает, вернувшись в зал, заказать кофе, а то спать хочется невыносимо: не надо было сидеть до пяти утра и рубиться в игры.

Пак улыбается вновь вошедшему и уже знакомому уборщику и, вытерев лицо, бросает салфетки в урну. В уборную входит Чонгук, и Чимин, занятый воротником своей рубашки, не замечает, как тот, двумя пальцами просунув в нагрудный карман уборщика купюру, выпроваживает его за дверь. Чимин видит через зеркало, как Чонгук подходит вплотную, чувствует его дыхание на своей шее, удивлённо смотрит на него через зеркало и не совсем понимает, что делать и что говорить. Чонгук разворачивает его к себе, толкает к раковине, приподнимает за бёдра, сажает на мраморное покрытие и впивается в губы. Пак даже пискнуть не успевает: его вообще никто ни о чём не спрашивает, будто всё так и должно было быть. Остатки самоконтроля у Чимина догорают на задворках сознания по мере того, как Чонгук языком трахает его рот. Пак зарывается пальцами в угольные волосы, оттягивает, сжимает лодыжки позади Чона и прижимает сильнее. Чимин с трудом ловит воздух и царапает мощную шею; вроде бы и сказать что-то должен, может, даже должен попробовать возмутиться, но в итоге только льнёт всё ближе, сжимает сильнее. Чонгук поглаживает сквозь ткань его член, ни слова не говорит, просто делает шаг назад, отпускает его, разворачивает спиной к себе и заставляет смотреть на себя в зеркале.

У Чимина распухшие обкусанные губы, испорченная причёска и рука Чонгука на его пахе. Чон дышит ему в ухо, кусает, оттягивает мочку, второй рукой держит за горло и фиксирует так, что Паку не шевельнуться, будто он вообще пытается. Он чувствует себя марионеткой в руках умелого кукловода, и, честное слово, уже похуй и на то, кто там остался в зале, и на то, что, кроме имени этого парня, он ничего не знает, но если у него плоть на костях обугливается от его прикосновений, то пусть будет так.