Это мой город

Так было!.. При этом традиционно и постоянно участники семинаров всегда выступали для местной публики. Выступать, между прочим было кому, и вовсе не с «попсой» и не под «фанеру» Помню в нетопленом сельском клубе, на немыслимо раздолбанном клубном пианино, блестящий органист, уже обретавший всемирную славу, Олег Янченко – полтора часа для местных теток и дядек, играл собственные вариации на темы фуг Баха – и в зале была потрясающая тишина. Не та, тишина, когда из вежливости, или под знаком приказа, ее, такую тишину, всегда слышно, а настоящая, когда понимаешь, люди слушают, люди ошеломлены, люди благодарны… Эту тишину, следовало послушать. Усдыхав, понять – это на всю жизнь! Хотя, через полчаса, тот же Олег, сверкая своими потрясающими цыганскими очами, запросто позволял, уже в нашем семинарском помещении, выносить себя на руках, под объявление: «Смертельный номер! На каждую пятку – по Натке!» и, валяя дурака, в горизонтальном положении, под общий хохот зала от того, что при каждой олеговой пятке, в самом деле, находилось по одной Натке – одной известной ныне поэтесе и одной актрисе, исполнял, ни много ни мало, свою, только что написанную, вполне серьезную оперу, по мотивам Блоковского «Балаганчика».

Гаерничали, шутили, веселились и, как ни странно, в этом веселье формировалась некая общность душ и помыслов, которая осталась на всю жизнь и, которая помогла пронести незамутненное юношеское ощущение полноты существования и радости творчества.

Все таки было, что-то хорошее и в «застойные» времена. Есть. за что сказать спасибо и «ЦК комсомола»! А, может, все дело в том, что молоды были, жизнь расстилалась перед нами необозримая и радостная и это, веселыми красками наших душ, расцвечены в нашей памяти, те, в общем-то, унылые времена!..

ГЛАВА 33

Добрался я в своих записках о моем городе до вполне взрослой жизни.

…Вдруг, утром выпал первый снежок, заглянуло по над снегом в окошко румяное утрешнее солнышко, запричитала в соседней комнате дочка,– Папа, папа… Снег выпал! – и захолонуло в сердце, так захотелось оказаться на ее месте и закричать моему отцу,– Папа, посмотри, снег выпал!.. – натянуть на себя детскую теплую аммуницию, сунуть ноги в валени, выскочить на улицу и захлебнуться сухим морозным воздухом, с запахом, неповторимым, непередаваемым запахом первого снега, с тем самым запахом, который помню всю жизнь и, которого, пожалуй, после детства больше никогда не ощущал так ярко, так обжигающе радостно. И зажмуриться от солнца, и выдохнуть клубом морозный пар изо рта, и подумать,– Ну, теперь скоро Новый год!

Позвольте дорогие мои, читатели, забыть на минутку о хронологии, о том, что записи мои докатились вполне благополучно до дней, когда хвори и болезни напоминают о том, что все в мире имеет свой конец, о том, что давным давно нет папы и мамы, не к кому прибежать спросонья со своими ночными, детскими страхами, некого оповестить радостно о выпавшем первом снеге, предвестнике Нового года.

О том, что Новый год не за горами, оповещал приезд папиного доюродного брата дяди Коли Щербакова. Как-то так получалось, что появлялся он в нашем доме за неделю, или около этого, до праздника, огромный, румяный, шумный в ватных штанах и телогрейке, пропитанных невероятно вкусным запахом соляра,– был дядя Коля шофером, как теперь принято называть, дальнобойщиком, и так подгадывал свои рейсы, чтобы к празднику оказаться в Минске и доставить нам срубленную им в ночном лесу елку. Мелочиться дядя Коля не любил, елку привозил всегда огромную, которая не помещалась в нашей квартире с высокими потолками, сталинке, поэтому приходилось заиндивевшее дерево подпиливать, подрезать, остругивать комель, под размер крестовины, от чего дом наполнялся ароматом леса, дхвои, мороза и праздника.

Елку ставаили в углу, в комнате, в которой у папы была мастерская. Украшали всей семьей, но до этого пару вечеров вместе с мамой делали игрушки. Нынче все больше норовят прикупить елочные украшения в ларьках да киосках. В те времена, о которых вспоминаю, ни киосков, ни ларьков, ни магазинов, в которых продавали бы елочные игрушки не было. Была заветная коробка, в которой лежали немецкие (трофеи наших войск!), стеклянные висюльки. Некоторые и до сих пор хранятся в таких же точно, как тогда, коробках, частью у меня, частью у сестры, но на елку – они уже не гожи, просто лежат, как раритет, как память. Тогда полста лет назад они были неслыханной роскошью. Откуда появились в доме, честное слово не знаю, может были куплены в специальных магазинах, в которых после войны продавали трофейные вещи бывшим фронтовикам. То, что такие магазины были, помню, но продавали ли там игрушки для елок…