Это моя дочь (СИ)

Глотаю сладкий чай. Демид вылетает из машины и несётся к пункту охраны, его уже ожидают. Про меня все забыли словно, я просто прислушиваюсь к тому, что они говорят и пью чай. Настя не выходила из торгового центра. Она где-то здесь. Но до нового года чуть больше суток. Людей здесь слишком много. Её не могут по камерам найти.

Я из машины выхожу, благо мужчины заняты своим делом и на меня особо внимания не обращают. Они пытаются очень быстро найти иголку в стоге сена. Я стою и к себе прислушиваюсь. Кажется вдруг, что это самое важное.

Мне легко представить себя на месте Насти. Пусть причины были разными, но я знаю, что такое бежать. Я бежала больше пяти лет, я прекрасно понимаю, каково чувствовать себя загнанным зверем.

Оборачиваюсь — на меня никто не смотрит. Разревнули оперативный штаб, кто-то кричит что то, компьютеры, сигареты дым. А всего-то нужно найти одну женщину и одну маленькую девчонку в одном отдельно взятом торговом центре.

Ухожу незамеченной. Поднимаюсь наверх. Четыре этажа полных предпраздничной суеты. Вот закончится все, у меня и подарок есть для Даши — кукла. Надеюсь, не потерялись они в этой гонке последних дней.

Я выгляжу немного странно, хотя очень много. Моё лицо разбито, на мне мужское пальто. Люди сторонятся меня, но так даже лучше — идти легче.

— Думай, как она, — говорю себе я. — Ей страшно. Она не умеет бегать. Не привыкла. Она забилась в какой нибудь угол и не видит путей для отступления.

Я поднялась на самый верх — четвёртый этаж. Здесь большой кинотеатр и несколько кафе. Здесь её и видели последний раз. Она могла спуститься, да. Но вдруг она этого не сделала?

Распускаю волосы, чтобы светлые пряди упали на лицо и прикрыли огромный синяк. Опускаю голову. Иду. Туалеты. Служебная дверь. Открываю — не заперто. Здесь тоже туалет, комната с техническим инвентарем, и ещё одна дверь. Толкаю и её. Лестница наверх, там наверху выход на крышу и дверь любезно подперта кирпичом, чтобы не закрылась. Причина ясна сразу — стандартная, для любых организаций пепельница в виде банки из под разрекламированного кофе, серая крошка пепла на снегу. Холодно, но холодом меня не напугать.

Здесь явно чистят, да и снег на открытом пространстве скопиться не успевает, его просто сдувает ветром. Оглядываюсь — на крыше торгового центра я в первый раз. Впереди город, ночь уже скоро, но спать никто и не думает — скоро новый год. Завтра уже, одна ночь осталась.

Всматриваюсь в снег, брожу. А потом вижу цепочку следов. Взрослые и детские. Иду по ним, петляя между бетонными коробками из которых раздаётся мрачное гудение — видимо, вентиляция.

— Мама! — кричит Даша. — Ты пришла!

Она увидела меня первой. Настя, которая держала её за руку дернулась и у меня сердце замерло — на самом краю стоят. Темно, но мне кажется, что я вижу, как поблескивает лёд под их ногами. Скользко.

— Пришла, — согласилась я. — Настя, отпусти ребёнка, ей же холодно тут без куртки. Заболеет.

— Это моя дочка, — нервно отвечает она. — Я буду решать, а не ты!

За спиной хруст наледи. Так обернуться хочется, но я терплю, словно если отведу взгляд от дочери, то случится что-то непоправимое. Страшное. Необъятное.

— Конечно, твоя, — соглашаюсь я. — Я просто волнуюсь за вас.

Переминается с ноги на ногу. Замёрзла, тоже. Дашку крепко держит за руку, дуреха. Разве можно на льду стоять на самом краю? Я не вижу, но Даша видит тех, кто за моей спиной.

— Не слушай её, Демид! — кричит в отчаянии она. — Она лжет. Она хочет забрать у меня все, и тебя, и дочку… А больше ничего не осталось, и Миши нет больше!

Дашка беззвучно плачет, лицо её кривится, у меня сердце сжимается.

— Настя, — жёстко говорит Демид. — Отпусти ребёнка.

Его жёсткость может все испортить. Рукой даю ему знак, чтобы молчал, не знаю, понял ли. Сейчас не помогут ни его силы, ни все его люди. А вот если говорить, просто, как женщина с женщиной, шанс есть, я чувствую.

— Я тебя понимаю, — тихо говорю я. — Как никто другой понимаю. Поэтому я тебя нашла первой, не они. Я мать, и ты мать. Я тоже бежала, так долго, что это стало смыслом моей жизни. Я тоже потеряла всех.

— Это Демид виноват, — капризно изгибаются губы Насти. — Во всем виноват. В том, что моя семья стала нищей. Мама погибла и папа тоже. И Мишка тоже из-за него умер. Он мог бы просто поверить мне и все. Зачем он слушал тебя? Зачем начал проверять? Я бы не стала искать твоего мужа, он бы не убил Мишу, если бы только Демид верил мне.

Снизу монотонно шумят машины — никто и не смотрит наверх, никто не видит на самом краю обледенелой крыши тоненькую девушку с ребёнком. Мне хочется посмотреть, как Даша, но я не отрываю взгляд от лица Насти, боюсь отвести даже на мгновение.

— И в этом я тебя понимаю. Я была, как ты, когда замуж вышла. Молодая, неопытная. Юная дурочка, в любовь верила.