Это моя дочь

Отвернулась. Прижалась лбом к стеклу. Третий день не ест, чертовка маленькая. И стекло, которое протирают каждый день все равно в отпечатках её пальчиков. Маму ждёт, чтобы её.

— Ты же не умрёшь, — продолжил я. — Тебе станет плохо. Ты уже так себе выглядишь, честно. Упадёшь в обморок. Я вызову врача. Он тебе капельницу поставит, ты любишь уколы? И через иголочку в тебя будет идти еда, даже если ты этого не захочешь. Я твой папа. Я не позволю тебе умереть.

Сердце сжалось. Слишком свежи воспоминания. Я уже позволил умереть одному ребёнку. Она не была моей, но я не мог перестать её любить. И я не мог удержать её здесь. Она умирала и ни один врач ничего не смог сделать. И этой малышке я не позволю болеть — хочет она того или нет.

— Это нечестно.

Я вздохнул. Думай, Шахов, думай. Напряги мозги, Демка, как сказала бы моя бабушка. Она не очень считалась со мной, но, воспитанная давным-давно свято верила в силу мужских мозгов. Могла меня, подростка уже, выше неё ростом отходить полотенцем запросто, а стоило попасть в ситуацию, выхода из которой не находила, приходила ко мне. Стояла, и молча наблюдала за тем, как я думаю, словно волшебство творилось. А потом удивлялась, как сама не догадалась… И по голове меня гладила, приговаривая, что далеко пойду. Пошёл.

— А давай торговаться, — нашёл выход я. Мне самому поперёк горла, но я не хотел, чтобы она была голодна, так же, как не хотел, чтобы в этой комнате снова воцарились врачи. — Ты покушаешь, а я правда-правда скажу тебе, когда твоя мама придёт.

Обернулась ко мне. Глаза нараспашку, и столько в них надежды, что мне тошно и выть хочется, и громить все, весь этот дом сравнять с землёй.

— Честно?

— Честно, — кивнул я.

Она тоже кивнула, подтверждая свое согласие. Слюну сглотнула, моя упрямая и голодная дочка. Я сдержал вздох облегчения — пусть такой ценой, но поест. Пошёл на кухню.

— Она же три дня не ела, — покачал головой повар. — Сейчас подам лёгкий супчик, большего пока не нужно.

Супчик, так супчик. Я же поднялся посмотреть через камеру, будет ли есть. Ела. Осторожно, словно и не голодала почти три дня. Медленно, аккуратно, только рука чуть дрожит, осталось несколько капель на скатерти. Поела, потом долго пила что-то из большой пузатой кружки. Уснула.

А я думал о том, что Ольга её просто не заслуживала. Не заслуживала такой верной, слепой детской любви. И мне стало даже обидно за свою дочь. Она ждёт, а Ольга не пришла. Пусть её не пустили бы, но прийти она была обязана. Разве годы проведённые вместе с ребёнком ничего для неё не значили?

Ольга так и не пришла, но на следующее утро мне позвонил мой юрист.

— Она пошла в полицию. Мне сообщили… У них запись с регистратора, там все чётко видно. Не начать расследование они не могут, не знают, что делать. К вам просятся, пусть я и объяснил. Что сказать?

— Пусть едут, — разрешил великодушно.

Бело-синяя полицейская машина въехала в ворота после полудня. Остановилась сиротливо посреди большого двора. Двое полицейских вышли, помялись нерешительно, затем направились к дому. Их провели в мой кабинет.

— Здравствуйте, — нестройным хором сказали они. — Демид Викторович.

Я кивнул. Они замолчали, а я лениво подумал о том, все ли они будут говорить хором. Но нет, вперёд выступил один, видимо, самый смелый и инициативный.

— Видео у них, — промямлил он. — Там вы девочку забираете…

— Забираю, — согласился я.

— Она жива?

И снова столько надежды. Людям проще надеяться, чем сражаться за то, что они считают правильным. Сколько ему лет, этому майору? Около сорока. Наверное, у самого дети есть. И за эту малышку ему и правда страшно. И на видео, которое и правда душещипательно, я заценил, он смотрел с ужасом. Но если я скажу, что девочка мертва, они придумают что нибудь. Вместе с моим юристом. Сочинят легенду и алиби. И убийцу липового найдут. И мне стало обидно даже, за таких вот девочек и таких полицейских. Все неправильно в этом мире.

— Жива, — сказал я, и положил на стол документы и свидетельства двух независимых экспертиз. — Это моя дочь. Родная. Я имею право удерживать её у себя. Ту, что зовут её матерью сейчас уже лишают материнских прав. Потом я проведу официальное удочерение.

— Но пока она её дочь по всем документам, вы не имеете права…

— Мало я вам плачу? — устало спросил я, и сам же добавил — нет, не мало. Придумайте что-нибудь.

Они убрались восвояси. Я поднялся наверх, к дочери. Она не говорила со мной почти, но меня тянуло в её комнату, смотреть, как сидит на подоконнике поджав колени. Ждёт. Няня теперь у неё есть. Настоящая… У нашей первой малышки поначалу няни не было. Настя все хотела делать сама. А потом, как поняли, что она серьезно больна, ее комнату захватили медсестры и прочие врачи. До сих пор словно пахнет лекарствами…

— Даша, — мягко говорила няня. — Смотри, какая красивая пироженка. Давай скушаем и пойдём гулять. Там снег липкий, слепим снеговика, я морковку попрошу на кухне…

— Елена Павловна, — подозвал я.

Она поднялась и торопливо, но чинно вышла в коридор, оставив дверь приоткрытой. Посмотрела на меня вопросительно.

— Да?

— Не зовите её Дашей.