Это моя правда

Иван приехал ночью, открыл дверь своими ключами. Она услышала, как он тихо прошел по коридору на кухню, как упала крышка с кастрюли, как забренчала громко на плиточном полу. Голодный, наверное, сразу в холодильник полез… Хорошо, что она с вечера котлет нажарила. Но ведь разогреть сначала надо, наверняка ведь холодные ест! Поднялась, вышла к нему в пижаме на кухню, сощурилась от яркого света:

– Ты уже приехал? Надеюсь, удалось решить вопрос с трубами?

– Да, все хорошо… – виновато улыбнулся он ей. – Я тебе разбудил, да? Хожу тут как слон в посудной лавке…

– Да нормально, я не спала. Я часто ночами не сплю, бессонницей мучаюсь. Давай я котлеты по-быстрому разогрею!

– Да не надо… И без того ужасно вкусно. Давно я домашних котлет не ел… Уж не помню, когда в последний раз…

– Я рада, что тебе понравилось. Котлеты – это, пожалуй, мое коронное блюдо. Еще мама меня учила, что надо делать, чтобы они сочными получались. Если хочешь, еще и завтра могу их нажарить…

Сказала и смутилась. И обругала себя – дурочка! Какое может быть завтра, если он приехал, он дома уже! Или ты жить здесь собралась? Он ведь сейчас так и подумает, что ты навязываешься ему со своими котлетами! Что никуда не уйдешь из его дома!

Самое неприятное было то, что он заметил ее смущение. К тому же и сам смутился. И вовсе не так, как ей хотелось бы. Как-то нехорошо смутился, поморщился даже. Отошел к окну, повернулся к ней спиной, заговорил тихо:

– Сядь, Тань… Наверное, нам надо сейчас поговорить с тобой. Сразу поговорить… Наверное, я дурак, я все неправильно делаю, да. То есть поступаю неправильно.

– Ты о чем, Иван? Не понимаю…

– Да все ты понимаешь, Тань. Я же вижу. Ситуацию эту двусмысленную вижу…

– Да в чем она двусмысленная, ты что? В том, что я в твоем доме два дня провела? Что помогла тебе от души, от сердца? Но ведь ты сам попросил, и я помогла…

– Да, ты очень добрая, Тань. Ты замечательная. Ты… Таких, как ты, очень мало сейчас. Ты достойна самого лучшего, я знаю.

– Иван, прекрати… Я вообще не понимаю, о чем тут можно разговаривать. Ты попросил помочь, я помогла, и все на этом! Ты мне ничем не обязан… Или все-таки думаешь, что обязан?

– Да! Да, именно так я и думаю! – обернулся он к ней от окна. – И я бы даже с удовольствием чувствовал себя обязанным… В другое время. Потому что понимаю тебя… Вижу тебя, чувствую… Но нельзя мне этого, вот в чем дело. Совсем нельзя…

– Почему? – снова задала она дурацкий вопрос.

Он ничего не ответил, пожал плечами. Отошел от окна, сел за стол напротив нее, сложил руки перед собой. Набрал в грудь воздуха, будто приготовился нырнуть с обрыва в холодную воду, заговорил довольно жестко:

– Ты мне очень нравишься, Таня. Вот в чем дело. Я все эти дни только о тебе и думаю. Но! Это проклятое «но»… Не имею я права, понимаешь? Ты же такая… К тебе ведь надо относиться или очень серьезно, или никак… Тебя надо любить, как любят единственную женщину на свете… Со всей силой любить. А я так не могу. То есть позволить себе этого не могу. Наверное, тебе все это ужасно обидно слышать, я понимаю… Но я решил быть честным с тобой, сказать все как есть.

– Хм… Странное дело… – произнесла едва слышно, будто вмиг стало больно говорить и в горле образовался твердый комок. – Странное дело получается… Почему все хотят быть со мной непременно честными, а? Почему же меня никто не спрашивает, нужна мне эта честность или нет? Может, совсем не нужна… А может, это со мной что-то не так, не понимаю?

– Не обижайся на меня, Тань… Я сволочь, конечно, ты сейчас абсолютно права.

– Я вовсе этого не говорила… То есть не это хотела сказать…

– Да я понимаю, что ж. Понимаю, что я вовсе не первый, кто тебя обижает. Но так иногда жизнь поворачивается, что обиды получается слишком много. Это я по себе знаю. Я так свою жену любил, если б ты знала… Я полностью ей принадлежал, я так носился с ней, даже вспоминать больно. И все время ей прощал, прощал… Она делала со мной что хотела, а я прощал. А потом она совсем ушла. Как-то враз ушла, понимаешь? Исчезла. Маленькую Катю на меня оставила. Позвонила уже из другого города, сказала, новую жизнь начала. А еще сказала, что на ребенка не претендует… Будто это квартира… или машина, или дача. Оставь, мол, себе с барского плеча, мне ничего не надо. Я до сих пор не понимаю, как вообще смог это пережить… Наверное, ради Кати надо было пережить. И я пережил, что ж. Только больше не хочу никого так любить, понимаешь? Нет у меня такого права. Я даже хотел научиться жить так, чтобы относиться ко всему с холодным сердцем, со здравым рассудком, даже попытался подыскать себе женщину по одному только принципу, чтобы она для Кати хорошей матерью была. Вернее, мачехой…

– И что, удалось? – спросила она язвительно, чувствуя, что эта язвительность скорее была похожа на боль.

– Нет. Не удалось. Ошибся я. Моя избранница очень хотела, чтобы я ее любил… А к дочке только поначалу хорошо относилась, а потом…

– Понятно. Можешь не рассказывать, что было потом. Не каждая женщина согласится на такую роль и поневоле отыграется на ребенке.