Это моя правда

– Да, надо. Очень даже надо. Потому что это моя правда, Валентина Борисовна. Уж извините, она такая, какая есть.

– Да дурость это, а не правда… Все только и знаете, что твердить: моя правда, моя правда! И ты, и Наташка, и Олька моя… Будто заразились одной болячкой, честное слово!

– Так зараза к заразе вроде не пристает, мам… – тихо сказала Оля, насмешливо глянув на Таню. – Да и правда у нас разная… У каждой – своя… А всякая правда на самом деле знаешь что такое?

– И что же?

– Правда и есть любовь, мам. А без любви человек жить не может, вот в чем дело. Так что наш с тобой извечный спор, можно сказать, не имеет ни конца, ни начала. Лучше и не спорить, наверное.

Валентина Борисовна хотела возразить, но на кухню прибежала Катя, проговорила возбужденно:

– Мой папа приехал, я в окно видела! Он уже от машины к подъезду идет!

– Ну, Танюх, чего сидишь? – грустно усмехнулась Валентина Борисовна. – Иди открывай, что ж… И вот что я вам еще скажу, девки… Может, вы и правы во всем, да. Может, всякая правда и есть любовь… Вон как у Танюхи сразу глаза засветились!

Таня ничего ей не ответила. Да она и не слышала ее вовсе… Она уже шла в прихожую, на ходу поправляя волосы. Руки так дрожали, что она еще больше их разлохматила. Открыла дверь, стала ждать, когда Иван поднимется на этаж. Увидев его, отступила в прихожую…

Он вошел, остановился напротив нее. Ничего не сказал, не поздоровался даже. Только смотрел ей в глаза, долго смотрел…

Потом глянул на стоящую рядом Катю, улыбнулся, произнес тихо:

– Пойдемте домой, девчонки. Хватит уже гостить. Я так устал сегодня, сил нет…

Оля с Валентиной Борисовной поневоле прислушивались к их разговору, оставаясь на кухне из деликатности. Да только никакого разговора и не было. Только услышали, как вскоре хлопнула дверь. Оля произнесла тихо:

– Ушли…

Потом и всех других детей разобрали родители, Оля уложила уставших Лизу и Павлика спать. Вошла на кухню, где Валентина Борисовна перемывала посуду, попросила решительно:

– Мам, сядь, мне с тобой серьезно поговорить надо!

– А что такое, Оль? Случилось что? – испуганно спросила Валентина Борисовна.

– Да. Случилось. Я тебе сейчас все расскажу. Дело в том, что я вчера узнала… Я узнала, что та женщина умерла…

– Какая женщина, Оль? Ты о чем?

– Та самая женщина, мам, от которой у Миши ребенок. Она долго болела и умерла. Я ведь ходила к ней, знаешь…

– Зачем? Зачем ты к ней ходила?

– Так надо было, мам. Но не в этом сейчас дело, зачем… Дело в том, что я решение приняла, мам, и ты спокойно выслушай меня сейчас, пожалуйста. По крайней мере очень постарайся. В общем, ребенок этой женщины будет жить со мной. Это Мишин сын, и я не могу поступить по-другому. И все, и это не обсуждается… Что бы ты сейчас ни говорила…

Оля втянула голову в плечи и прикрыла глаза, будто ждала удара. Ну, или взрыва маминого возмущения.

Но ничего этого не было. На кухне стояла такая тишина, что от напряжения звенело в ушах. Оля приоткрыла один глаз, потом другой… Потом расправила плечи, удивленно глядя на мать.

Валентина Борисовна смотрела куда-то в сторону, нервно покусывая губы. Поперечная глубокая морщина пересекла ее лоб и, казалось, стала сейчас еще глубже. Она будто высчитывала в уме что-то… Так усердно высчитывала, что Оля испугалась: все ли с ней в порядке?

Наконец Валентина Борисовна произнесла деловито:

– А ты не знаешь случайно, где у нас рулетка, Оль?

– Какая… рулетка?

– Да обыкновенная, какая! Что за дурацкий вопрос? Надо же все-таки сообразить, куда мы третью кровать в детской поставим! Надо же измерить, надо прикинуть, войдет ли она… Или мы сразу двухъярусную купим, а? Для мальчишек? А что, нормально… Как думаешь, Оль?