Это моя правда

– Развод устроить. В одностороннем порядке. Насколько я понимаю, многие женщины так поступают, разве не так? И вы… Такая красивая, такая молодая… Неужели вы…

– Что – неужели? Вы хотите спросить, неужели я соглашусь жить одна все эти годы?

– Да. Именно это я хочу спросить. И даже не спросить… Я думал, для вас этот вопрос уже решенный. Кто же нынче так долго мужчину ждет? Вы же не декабристка какая-нибудь… Зачем же себя уничтожать заживо? Сейчас времена не те, жизнь вперед идет, другие законы диктует.

– А для меня только один закон есть – я мужа люблю. И разводиться с ним не собираюсь. И вообще… Неужели я повод дала так о себе думать?

– Нет… Нет, конечно… Наверное, я сам себе все нафантазировал, да. Все время картинку себе счастливую рисовал, как вы в моем доме живете… И дети, и мама ваша… Как я выхожу утром в столовую, а там уже стол накрыт к завтраку заботливой рукой…

– Ну, эту функцию может выполнить любая другая женщина, если на то пошло! – улыбнувшись, уже более свободно проговорила Оля.

– Да в том-то и дело, что мне не надо другую… Я с вами… Я вас… Только вас в свой жизни видел. Но это теперь уже и неважно, если так… Ладно, пойду я, не буду вам больше надоедать своим присутствием. И, поверьте, Оленька, мне искренне жаль… Очень, очень жаль… Так неловко все получилось, надо же…

Он резво подскочил со стула, повернулся, и чашка с недопитым чаем упала со стола, разбилась. Нагнулся было, чтобы собрать осколки, но горестно махнул рукой и быстро шагнул прочь. Валентина Борисовна привстала с места, собираясь проводить гостя в прихожую, но Оля удержала ее нервным жестом – сиди, мол, не надо. Вскоре они услышали, как в прихожей хлопнула дверь…

Какое-то время сидели молча. Валентина Борисовна прикрыла глаза, покачивалась на стуле, будто в изнеможении. Наконец Оля произнесла тихо:

– Ну вот… Теперь придется с работы увольняться… Это ведь он здесь такой тихой овечкой прикинулся, а на самом деле еще тот деспот-начальничек, еще отыграется на мне будь здоров. Хорошее было место, рядом с домом. И платили прилично. Жалко, что ж…

– Хм… Жалко ей стало, надо же… – так же тихо, но с явной угрозой закипающего скандала произнесла Валентина Борисовна. – Человек со всей душой к ней пришел, с открытым сердцем, а ей просто жалко работу терять стало! Совесть-то у тебя есть, а, скажи?

– Мам… Ну не начинай, ладно? Я наперед знаю, что ты мне сейчас хочешь сказать. Только не надо, не говори ничего, пожалуйста. Я очень прошу тебя, мам…

– А ты мне рот не затыкай, поняла? Я ж мать тебе, а не ехидна! Имею право своего голоса! Хочешь ты этого или не хочешь, а я все равно скажу, что по этому поводу думаю!

– Ну ладно, валяй, что ж… – вяло махнула рукой Оля. – Все равно ж тебя никакими просьбами не удержишь… Давай, пока дети со двора не пришли. Выскажи все, что обо мне думаешь. Ты ж без этого никак не сможешь и не уснешь потом, наверное.

– Что значит – валяй? Ты как с матерью разговариваешь? Да ты хоть понимаешь до конца, что сейчас натворила, глупая? По-моему, совсем не понимаешь, отчета себе не отдаешь!

– Мам… Ты сразу скажи: ты сейчас диалога хочешь или монолога? Может, я не буду на заданный вопрос отвечать, и ты все же монологом довольствуешься?

– Не хами матери, я сказала! Еще раз спрашиваю: отдаешь ли ты сама себе отчет, что сейчас натворила?

– Значит, ты диалога требуешь… Ладно, я отвечу вопросом на вопрос – и что же я такого натворила, по-твоему?

– Да ты… Да ты же сейчас жизнь свою разрушила, Оль, судьбу свою разрушила! Тебе судьба такой шанс дала, а ты! Потом ведь сто раз пожалеешь, глупая! Пожалеешь, что о детях не подумала, о себе не подумала… Да и обо мне, наконец! Ведь этот человек любит тебя, сразу видно! И детей бы твоих любил как своих! Ты хоть представляешь, сколько всего он им может дать? Да это, по сути, была бы совсем другая жизнь… А я? Я всегда, между прочим, мечтала в большом доме жить, на природе…

– Так сама бы и выходила за него замуж, мам, в чем дело-то? – попыталась перевести разговор в шутку Оля, да не тут-то было. Валентина Борисовна совсем шутки не приняла, только рассердилась пуще прежнего и даже чуть слезу не пустила от нанесенной обиды.

Но не заплакала все же, стерпела. Только проговорила почти злобно:

– Вот погоди, погоди… Потом сама будешь жалеть, вспомнишь меня, да поздно будет. Десять лет – слишком долгий срок для любой бабы. Завоешь, когда от одиночества небо с овчинку покажется. И мне тоже… Мне тоже придется на все это глядеть, никуда не денешься… Ты хоть подумала, как я все это переживу, а? Если ребенок несчастен, то мать того горше несчастна, пойми это, наконец!

– Мам… Я обещаю тебе, что ни о чем жалеть не стану. Успокойся, пожалуйста. Не надо тут… Кликушествовать. Хватит уже, мам.

– Да это ты сейчас так говоришь! А вот пройдет еще года три… И сама себе не обрадуешься, и понимать не будешь, кто ты на самом деле есть. Ни жена, ни вдова… И дети без отца будут расти…

– Все, мам, прекрати! Поговорили, и хватит!

– Нет, не хватит!