Это моя земля!

– Понятно… Ну тогда заезжай на мойку, – майор коротко машет рукой себе за спину, в ту сторону, где лет пятнадцать назад стояла беседка-курилка, – сполоснем твой «пепелац».

– Слушай, а с чего это почти все покойники так далеко от ворот лежат? Вы их как вообще отстреливали? Тут же прямой видимости вообще нет, дома все закрывают.

– У-у-у… – тянет он, – тут вообще все странно. Их туда сами мертвяки оттаскивают.

– В каком смысле? – сперва не понял я.

– В самом прямом, они ж друг друга не трогают, только пока ходят. Стоит кому окончательно боты закусить, остальные его через несколько минут точить начнут, только кости захрустят…

– Это видел. И что?

– Так мы просто, когда вонь прямо перед воротами достала, перестали отстреливать этих, которые пошустрее, если они труп за дома тянут. Вот они их всех и перетаскали понемногу. И «утилизировали». Розами, конечно, пахнуть не стало, но было уже вполне терпимо.

– Блин, парни, рискуете. Они ж, отожравшись, шустрее становятся.

– Не-э-э, это они если живого… ну, в смысле, обычного человеческого мяса нажрутся – натуральные «Чужой против Хищника» и резкие, как понос, а которые своих, мертвяков, едят – так… Нет, в чистом поле я с ним «раз на раз» сходиться не стал бы, но вот через забор перепрыгнуть им силенок и мозгов точно не хватит. Так что – нормально, управимся, если нужно будет.

– Ну, не знаю, глядите – вам жить.

Оставив старшим рачительного и хозяйственного Солоху, давно самозахватом занявшего в нашей группе пост внештатного старшины, присматривать и руководить процессом приведения УАЗа в божеский вид, а парней – ему в подчинение, отправляюсь в сторону штаба, где и ждет меня мой бывший взводный Леха Раченков. Который, в отличие от меня, раздолбая, успел сделать за прошедшие годы вполне внушающую уважение карьеру.

– …Вот такая у нас петрушка и приключилась, Борисян Михалыч, – тяжко вздыхает Раченков, заканчивая свой короткий, но весьма экспрессивный и наполненный настоящими шедеврами матерной словесности рассказ. – Проглядели, мля, под самым носом… И ведь даже Грушин, уж на что волк стреляный, и то – опасность почуял, а вот откуда ждать – не угадал. Только зря на горцев собак спустил, получается. Честно говоря, я б и не подумал никогда… Вот от кого-кого, а от них – вообще не ожидал. Скажи, ты бы заподозрил?

Мы с Алексеем неспешно идем по оправляющейся после ночного побоища базе Софринской бригады. Сказать, что вокруг нас разгром, – почти ничего не сказать. Штабной корпус больше похож на какой-нибудь дом Павлова в Сталинграде: ни одного целого окна; сайдинг, закрывающий кирпичные стены, весь побит и расщеплен пулями; над несколькими окнами вверх тянутся жирные черные мазки копоти – в комнатах что-то горело. Возле столовой, прямо на газоне и асфальте строевого плаца, стоят сразу десяток чадящих дымом полевых кухонь, к которым тянутся от палаточного городка, расположившегося на футбольном поле за штабом, длинные очереди гражданских с котелками и мисками. Здание столовой уже и на здание-то не похоже: так, выгоревшая изнутри кирпичная коробка с осколками почти черного закопченного стекла вместо огромных, во всю стену, витринных окон, и провалившейся крышей. Пожар явно залили водой при помощи стоящих тут же, неподалеку, двух стареньких пожарных красно-белых ЗиЛов, но так, не до конца, лишь бы основное пламя сбить. Внутри бывшей бригадной столовки до сих пор что-то тлеет, потрескивает от жара, дымит и, наверное, пованивает. Наверное – потому что запах пожара едва пробивается сквозь вонь горелого мяса. Армагеддон какой-то, фантасмагория.

– Я? Запросто. Но тут есть важный момент: я в самом начале девяностых, когда Союз рухнул, как раз именно в Душанбе жил. И очень хорошо запомнил, как эти люди могут буквально за одну ночь «переобуться». Еще вчера вежливо улыбались, а назавтра будут в твою дверь с ножами и топорами ломиться. Так что у меня это, считай, личная паранойя. Не доверяю я им: ни таджикам, ни казахам, ни узбекам.

– Да ладно тебе, не все ж такие…

– Не все, согласен. Есть совершенно другие. Сам одного знаю: образованнейший и приятнейший во всех отношениях дядька. И вся семья у него такая же. Только семья эта уже которое десятилетие в Москве живет, отец его при Союзе по дипломатической линии трудился: полпредом то ли в Ливии, то ли в Сирии был… Только таких мало. А в основном – всякий сброд полудикий из аулов и кишлаков.