Это настигнет каждого

- Я люблю Гари... Хочу, чтобы вы это знали, Матье. Но он любит вас - как-то по-своему... иначе... эгоистичнее... задним умом. Я иногда боюсь, что потеряю его. Те несколько минут, пока вы разговаривали, я, зажав себе уши, смотрела на улицу и воображала, будто я там внизу, будто - ухожу прочь. И все-таки кое-что я уловила... Ведь его слова были повторением сказанного прежде... вероятно, и для вас тоже. Я хотела спросить: целовал ли он вас когда-нибудь? Нет, лучше не отвечайте. Меня он не целовал никогда, ни разу. Я, конечно, попыталась однажды завладеть его ртом. Но он меня отстранил. «Не надо, - сказал, - такое во мне не предусмотрено...» Вы, конечно, понимаете, что для меня это очень тяжело... такое его воздержание?

- Не люблю распускать слюни, - сказал Гари грубо.

Матье посмотрел на него озадаченно, испытующе:

- В самом деле?

- Все так, как я говорю. Когда во рту у тебя чужой язык... А без этого какие же поцелуи...

- Но ведь ты совсем недавно... - Матье не закончил фразы; он и не имел намерения ее закончить. Он не хотел ни разоблачать Гари, ни притворяться, будто пропустил мимо ушей его ложь. Ему, помимо прочего, пришла в голову чудовищная мысль: а вдруг Гари пришлось преодолеть отвращение, чтобы сделать приятное ему, Матье...

Агнета между тем продолжала:

- Мы, Матье, знакомы всего часа два - поверхностно. А полюбить друг друга... с первого взгляда, как говорят... мы не могли, потому что прежде каждый из нас должен был бы задушить в себе иное, очень сильное чувство. Но Гари пришла в голову эта нелепая мысль - свести нас вместе. Вы задумайтесь вот о чем, прошу вас: он и ко мне обращался, с грубейшей прямотой. Он хочет, чтобы я произвела на свет маленького Матье. Вам он наверняка тоже об этом говорил. Чтобы сотворить такого малыша, достаточно одной или двух попыток, внушает он мне. Дескать, и его самого сотворили в два приема. У вас двоих все получится, поучает он. Ведь сводят же вместе жеребца и кобылу, не знающих друг друга. А это красивые и благородные животные. Подумай, убеждает он меня, о хорошеньком малыше Матье: какая это была бы радость! Забеременеть от него, такое он запрещает. Не знаю: может, он болен, но мне не говорит...

- Сейчас она ударится в слезы, - сказал Гари, - Давайте лучше укладываться. Теперь выбора не осталось: я должен ее утешить. Когда мы с ней лежим рядом, тревоги ее улетучиваются. Она забывает на время, что обстоятельства не изменишь. Не стану же я притворяться, что не люблю тебя? Ей все равно придется - сегодня, завтра или послезавтра - спросить свой разум, как с этим быть. Она должна будет признать, что не испытывает к тебе отвращения. А что еще нужно? Не испытывать отвращения - это главное. Да и как она могла бы испытывать отвращение к человеку, который вырос вместе со мной?

Агнета в самом деле плачет. Матье смущенно молчит. Что ему делать? Должен ли он допустить, чтобы Гари - будь то в приапическом или эупигическом[71] обличье - встал перед ним на колени и стал вдохновителем его детородных трудов? Не фальшиво ли все, о чем они здесь думают и говорят? Не смешно ли это, наконец: что имеются два претендента на роль отца будущего малыша, но каждый из них уклоняется... или вынужден уклоняться... от вполне естественного и приносящего радость действа? Агнета не проститутка. Но разве зачатие ребенка, у которого будет два отца, превратит женщину в проститутку - если каждый из этих отцов без стеснения может погладить другому грудь или вдруг взять да и ущипнуть его за задницу?

Матье едва не улыбнулся. Но тотчас им снова овладели мрачные мысли.

Агнета заговорила, хотя по ее щекам еще скатывались жемчужинки слез:

- Иногда я ясно сознаю, что удержу Гари лишь в том случае, если произведу на свет малыша Матье. Тогда между нами воцарился бы мир. Любовный мир. - Слово «мир» она повторила дважды. Похоже, оно ей нравилось.

- Он не только красивый и неиспорченный, этот Матье; он когда-нибудь станет богатым человеком, директором пароходства, - сказал Гари. - Я вообще не понимаю твоих сомнений. Чего еще могла бы ты требовать или ждать от жизни? Моя мать зарабатывала на пропитание своим телом, ты знаешь. Еще и меня умудрялась кормить. Твой же отец - ночной сторож... Прекрасно: он, значит, порядочный человек. Но ведь Матье по сравнению с ним - принц; в данный момент, правда, выступающий в роли Блудного сына... ради меня. Я же, соответственно, тот, в чьем доме Блудный сын жрет виноградные выжимки: корм для свиней. Если не ошибаюсь, где-то это примерно так описано[72]. Почему же нам не устроить праздник для нового Пожирателя выжимок? Насколько я помню, прежнему Блудному сыну тоже доводилось иметь дело с девицами.

- Ты сам не веришь тому, что говоришь! - вырвалось у Матье.

- А почему я должен верить тому, что говорю? Такое и у других людей нечасто случается.