...Это не сон! (сборник)

Влюбленные подобны горам и лесам: беспрерывные дожди могли дурно влиять на пищеварение Онноды-бабу, но омрачить радостное настроение Ромеша и Хемнолини они были не в силах.

Хмурые тучи, рокот грома и шум ливня, казалось, еще теснее сближали сердца.

Из-за ненастной погоды Ромеш никуда не ходил. Иногда с самого утра дождь лил с таким упорством, что Хемнолини тревожно говорила:

– Ромеш-бабу, как вы пойдете домой?

На это Ромеш смущенно отвечал, что как-нибудь доберется.

– Но вы можете простудиться и заболеть, поужинайте с нами.

Ромеш совершенно не боялся простуды, друзья и близкие никогда не замечали в нем хотя бы малейшего предрасположения к болезням, но, подчиняясь заботам Хемнолини, он в эти дождливые дни стал считать преступным легкомыслием пройти даже несколько шагов, отделяющих дом Онноды-бабу от его жилища.

В дни, когда небо предвещало непогоду, Ромеша приглашали в дом Онноды-бабу отведать рис с горохом, если это было утро, или лепешек, если наступал вечер. Было вполне очевидно, что серьезные опасения за его здоровье отнюдь не распространялись на его пищеварение.

Так шло время. Ромешу некогда было даже задуматься над тем, куда приведет его неодолимое влечение сердца. Но Онноду-бабу, да и некоторых его знакомых этот вопрос очень занимал и часто служил темой их разговоров.

Жизненный опыт Ромеша не шел ни в какое сравнение с его ученостью, а любовь окончательно лишила его возможности разбираться в делах житейских. Каждый день Оннода-бабу с надеждой вглядывался в лицо Ромеша, но не мог прочесть на нем никакого ответа.

Глава 10

Голос у Окхоя был не сильный, но когда он пел, аккомпанируя себе на скрипке, только очень уж суровый критик не попросил бы его спеть что-нибудь еще.

Оннода-бабу не питал особой любви к музыке, однако признаться в этом он не мог и потому выработал особые методы самозащиты.

Стоило кому-нибудь попросить Окхоя спеть, как Оннода-бабу говорил:

– Ну как не совестно, нельзя же так мучить беднягу только потому, что он умеет петь.

Такое заявление, в свою очередь, наталкивалось на скромный протест Окхоя:

– Что вы, Оннода-бабу, не беспокойтесь, пожалуйста, еще неизвестно, кто кого мучает.

Затем в спор вступал кто-либо из искренних любителей музыки, которому удавалось наконец уговорить Окхоя исполнить что-нибудь.

Однажды вечером все небо затянуло свинцовыми тучами. Дождь лил не переставая и после наступления темноты.

Окхою пришлось задержаться, и Хемнолини попросила его спеть. Она села за гармониум, а Окхой, настроив скрипку, запел на хиндустани:

Лети, о ветерок мой нежный,
Моим посланцем будь.
Скажи: без вести о любимой
Я не могу заснуть!{Здесь и далее стихи в переводе Г. Ярославцева.}

Не все слова песни были понятны слушателям, да это и не обязательно: когда сердца полны любовью, полны радостью встреч и болью разлуки, достаточно и легкого намека, чтобы понять друг друга.

Окхой пел о том, что шумит ливень, кричат павлины и тоска влюбленных безгранична.

В песне он стремился выразить свои затаенные чувства, но этим воспользовались двое других. Погрузившись в волны мелодии, их сердца бились в унисон; в целом мире для них не существовало больше ничего тусклого, незначительного, – все вокруг стало прекрасным. Как будто вся любовь, которой пылали когда-либо человеческие сердца, была теперь поделена только между ними двумя, заставляя их трепетать от безмерного счастья и муки, замирать в смятении и надежде.

В этот день так и не было просвета в тучах, не смолкали и песни.

Стоило Хемнолини попросить: «Пожалуйста, Окхой-бабу, спойте еще», – и тот с готовностью продолжал.

Мелодия звучала все более страстно и проникновенно. Она то неожиданно сверкала, подобно вспышкам молнии, то вырывалась, как стон полного страдания и боли сердца.

Окхой ушел лишь поздно вечером. В минуту прощания, весь под впечатлением музыки, Ромеш молча заглянул в глаза Хемнолини. Она ответила ему вспыхнувшим взглядом, в котором дрожала еще тень песни.

Ромеш вернулся домой. Дождь, на мгновение переставший, полил с новой силой. В эту ночь юноша не смог уснуть. Не спала и Хемнолини. В непроницаемом мраке долго прислушивалась она к неумолчному шуму дождя. В ушах ее по-прежнему звучали слова песни:

Лети, о ветерок мой нежный,
Моим посланцем будь.
Скажи, без вести о любимой
Я не могу заснуть!

«Если бы я мог петь! – вздохнув, подумал на следующее утро Ромеш. – Я, не задумываясь, отдал бы за это все свои знания».