Райс сидит в кресле у стены, на которой висит плакат с предупреждением о том, как опасно принимать метамфетамин. Серия фотографий одной женщины наглядно демонстрирует, что станет с человеком за год от приема этого наркотика — ее лицо меняется с изможденного на безобразное. Оно напоминает мне о мертвой девушке с улицы, и от воспоминаний о ней голова кружится так сильно, что кажется: еще немного, и я улечу в космос. Вытянувшись на кушетке, я медленно вдыхаю и выдыхаю. Райс подходит ко мне и кладет ладонь мне на лоб. В его прикосновении нет ничего успокаивающего, и оно настолько мимолетно, что я уже сомневаюсь, не привиделось ли оно мне.
— Что со мной? — сиплю я.
Райс вкладывает в мои дрожащие руки бутылку воды. Я подношу ее к губам и делаю глоток, но промахиваюсь. Вода течет по подбородку и вниз, на свитер, который не мой.
Райс забирает у меня бутылку.
— Ты больна. — Он произносит это таким тоном, что не понятно — оскорбление это или диагноз. — Может быть, у тебя сотрясение. Может быть, повреждение мозга. Но, знаешь, похоже, с мозгами у тебя проблемы были еще до того, как мы пошли туда, так что…
— Райс…
— Или, может быть, — продолжает он, — ты инфицирована. Может быть, через несколько часов ты умрешь и превратишься в…
— Прекрати.
— Но ты же пошла туда умирать? Так что, какая разница.
Я отворачиваюсь от него. Он прав. Какая разница. Может быть, я инфицирована. Я прислушиваюсь к себе и тому, что творится у меня внутри. Есть ли внутри меня что-то, что умирая, гниет, но приобретает при этом свою жизненную цель?
— Ты ведь пошла туда умирать?
Я закрываю глаза.
— Слоун?
Открываю их:
— Да.
Он шарахается от меня так, словно я заразная, и в сердцах пинает стул. Сильно. Тот отлетает к стене, и я вздрагиваю. Райс резко разворачивается ко мне, и я машинально закрываю лицо руками:
— Ты взяла меня с собой, — обвиняет он меня. — Рисковала
— Я бы не дала тебе умереть…
— Иди ты, Слоун!
— Правда! Я бы не…
— Ты бы что? Наши жизни висели на волоске!
— Но ты бы не отпустил меня одну! Я хотела уйти, но одну бы ты меня не отпустил.
— Если хочешь помереть, то сделай это как нормальный человек — перережь, что ли, вены на запястьях! Господи!
Это уж слишком. Прижав пальцы к вискам, я подавляю рвотный позыв.
Райс хватает с рядом стоящего столика таблетки и протягивает мне. Я настороженно за ним слежу.
— Тайленол.
Я беру у него таблетки и проглатываю их, не запивая.
— Этот мужик, на улице… — начинает он.
Я тереблю покрывало. Может, если я сделаю безучастный вид, он перестанет болтать?
— Он умер из-за тебя. Как думаешь, он хотел жить?
— На его месте могла бы быть я, но ты бы не вернулся в школу без меня, — отвечаю я.
— Потому что я не мог поверить собственным ушам.
— Почему? Почему не мог? Ты видел, что творится снаружи, Райс? Там больше ничего не осталось,
— Не неси чушь, Слоун. Да даже если и так, ты не имеешь права решать за меня…
— А ты — за меня!
Патовая ситуация. Райс знает, что я права. Он засовывает руки в карманы, достает смятый лист бумаги, швыряет его мне и уходит. Я разворачиваю листок. Он промок, и почти все написанные от руки фразы размылись, кроме пары слов тут и там. Моя предсмертная записка для Лили.
Я борюсь со сном, когда ко мне приходит Грейс. Не хочу закрывать глаза, потому что стоит мне это сделать, и перед внутренним взором встает тот мужчина с улицы, мертвая девушка, отбрасывающий стул пинком к стене Райс. Но чаще всего я вижу мужчину, бредущего по стоянке и зовущего кого? Друга? Любимого? Отца? Брата? Меня мучают вопросы. Хотел ли он жить? Смог бы он выжить? Получается, что я решила, жить ему или умереть? Я загоняю мысли о том, что совершила, подальше, иначе зациклюсь на этом.
— Райс сказал, что, скорее всего, ты никого не хочешь видеть.
Что еще ей мог сказать Райс?
— Но я хотела увидеть тебя, — продолжает Грейс.
Я гадаю, что последует за этим.
— Он сказал, что мужчина был ранен. И умирал. — Она умолкает. — Он сказал, что это был не мой папа.
Значит, меня он не выдал.
— Это был не твой папа, — повторяю я слова Райса.
Грейс вздыхает так, словно только теперь позволила себе окончательно в это поверить. Пересекает комнату и садится на краешке моей кушетки. Некоторое время она нервно кусает ногти.
— Я не понимаю тебя, — наконец признается она.
— А что тут понимать?
— Ты же сделала это… не из-за того, что я тебе сказала? Не из-за того, что хотела загладить передо мной свою вину?
— Разве это имеет какое-то значение?
— Если бы ты умерла, меня бы это мучило.