Это нужно живым. Психология и педагогика военно-поисковой работы

Гегель высказал справедливейшую мысль о том, что противоречие есть критерий истины в той же мере, в какой отсутствие противоречия является критерием заблуждения. Несколько лет назад в студенческом лагере был предложен конкурс импровизаций на темы, связанные с Великой Отечественной войной. Поражала даже не неумелость исполнения, поражала скудость сюжетов, их схематизм и однотипность, стандартность. Из богатейшей палитры жизненных противоречий военного студенты отбирали две-три многократно обыгранные ситуации и еще, и еще раз их конструировали, как из кубиков. Это был подход, освященный многолетними усилиями идеологических практиков и ставший традицией общественного сознания.

Можно сказать, что уровень отображения жизненных противоречий в произведениях о войне и есть, по-видимому, уровень правдивости ее изображения вообще. С этой точки зрения, "Трилогия о генерале Панфилове" А. Бека есть, на наш взгляд, произведение более правдивое, чем, скажем, роман М. Бубеннова "Белая береза", а роман "Люди с чистой совестью" П. Вершигоры более правдив, чем "Молодая гвардия" А. Фадеева, независимо от степени литературного мастерства их авторов. Истоки этой тенденции достаточно глубоки. Литература военных и первых послевоенных лет знала почти исключительно лишь одно противоречие: между своими и врагами, причем и решала их в традициях политического схематизма военного времени — противник рисовался одной только черной краской, не оставлявшей места для психологического анализа. И. Эренбург писал по этому поводу: "У войны есть свои законы, она неизменно обкрадывает духовный мир человека, упрощает его суждения, превращает своего в святого, а врага — в плакатное чудовище".

Эта логика приносила в жертву важнейшей цели — победе над фашизмом — всю остальную сложность жизни. Такой двухмерный подход был выгоден правящим кругам в нашей стране и после победы, поскольку облегчал манипулирование людьми и в мирное время. Поэтому даже в 60-е гг. еще был невозможен литературный сюжет с положительным героем, который отказался выполнить приказ на войне по принципиальным соображениям. Но пришло время, и старейший военный писатель К. Симонов приветствовал появление образа "советского солдата, действующего в самых тяжелых условиях войны и не теряющего на ней ни своих принципов, ни своей человечности". Вместе с героем повести Вячеслава Кондратьева "Сашка" у К. Симонова появился, по его словам, еще один вдруг полюбившийся ему человек.

Напомним сюжет книги, лишь одну его линию. Герой повести, рядовой солдат Сашка, в рукопашном бою берет в плен молодого немца. "Был он вроде бы Сашкин одногодок, лет двадцати-двадцати двух, курносый и веснушчатый, на вид прямо русский". На допросе у командира роты немец отказывается говорить о своей части. По дороге в штаб пленный опасается, что конвоир его застрелит. "И тут понял Сашка, какая у него сейчас страшная власть над немцем. Ведь тот от каждого его слова или жеста то обмирает, то в надежду входит. Он, Сашка, сейчас над жизнью и смертью другого человека волен. Захочет — доведет до штаба живым, захочет — хлопнет по дороге! Сашке даже как-то не по себе стало... от свалившейся на него почти неограниченной власти над другим человеком. "Ладно уж, — сказал он, — кури спокойно. Раухен".

В штабе батальона командир, потерявший накануне при бомбежке любимую девушку, продолжает допрос. Немец отказывается отвечать и здесь. Капитан приказывает Сашке расстрелять немца. Начальство Сашка уважал. И не только потому, что большинство командиров были старше его по возрасту, но и потому, что понял он за два года кадровой: в армии без этого нельзя. Понимал он и ненавидящий взгляд комбата, сверливший немца, хотя у самого Сашки ненависть к фашистам почему-то не переносилась на этого вот пленного. "Вот когда поднялись они из-под взгорка — серые, страшные, нелюди какие-то — это были враги! Их-то Сашка готов был давить и уничтожать безжалостно. Но когда брал он этого фрица, дрался с ним, ощущая тепло его тела, силу мышц, показался он Сашке обыкновенным человеком, таким же солдатом, как и он, только одетым в другую форму, только одураченным и обманутым... Потому и мог разговаривать с ним по-человечески, принимать сигареты, курить вместе..."