Это нужно живым. Психология и педагогика военно-поисковой работы

Командование бригады, и в первую очередь ее комиссар, а после гибели Григорьева и командир Н.П. Аристов, конечно же знало о происходящем, но, по-видимому, оно их устраивало, так как решало вопрос о беспомощных людях, которые становились тяжелой обузой для измученной бригады. Где здесь кончалась страшная необходимость и начиналась бесчеловечность? Конечно же были случаи, когда раненый оказывался в полностью безнадежном состоянии — нести его было нельзя, оставлять тоже. Некоторые добровольно оставались в заслоне, как Леша Кочерыгин, и отбивались до последнего патрона или подрывали себя гранатой. Другие, как Д.И. Востряков или И.А. Прошин, стрелялись сами, не желая затруднять жизнь товарищам и терпеть лишние муки при транспортировке.

Оставить раненого в лесу живым? Есть основания думать, что существовал прямой приказ, строго запрещающий такую практику. При этом определяющую роль играло желание спасти раненых от фашистских зверств — лучше пуля, чем издевательства и пытки. Прецедентов было достаточно. Б.А. Бялик видел летом 1943 г. близ деревни Коровитчино в лесу место пыток советских военнопленных: "На аккуратно обструганных столбах блестели тщательно начищенные скобы (к ним привязывали истязуемых). От столбов к канаве вели столь же аккуратно сделанные желоба для оттока крови. Вокруг валялись разнообразные орудия пыток — они тоже были начищены до блеска. Гестаповцы бежали, не успев уничтожить следы преступлений. Около столбов лежали трупы замученных красноармейцев. Их пытали долго и изощрённо..."

Александр Бек, рассказывая со слов Баурджана Момыш-Улы о бое, который вел в окружении первый батальон Талгарского 1073-го полка 316-й стрелковой дивизии И.В. Панфилова, приводит мысли командира батальона по поводу судьбы раненых: "Когда вплотную подойдет конец, когда останется одна пулеметная лента, я войду с пулеметом сюда. Низко поклонюсь и скажу:

— Все бойцы дрались до предпоследнего патрона, все мертвы. Простите меня, товарищи. Эвакуировать вас я не имел возможности, сдавать вас немцам на муки я не имею нрава. Будем умирать, как советские солдаты.

Я последним приму смерть. Сначала приведу пулемет в негодность, потом убью себя.

Могу ли я так поступить? А как иначе? Сдать раненых врагу? На пытки? Как иначе, отвечайте же мне?"

Насколько это известно сегодня, финские войска на "русском фронте" вели себя по-разному. Отборные шюцкоровские части, укомплектованные фашистами, воевали под Москвой, подо Ржевом — и везде показали себя зверьем по отношению к местному населению и к военнопленным. Иное дело — простые армейцы. Здесь если бесчеловечные акции и совершались, то чаше всего они происходили в бою, сразу после боя, иногда во время этапирования пленного. К слову сказать, при опросе местного населения в Подмосковье, подо Ржевом, под Вязьмой выявилась, наверное, вполне естественная закономерность: фронтовые передовые части вели себя, как правило, более человечно. По-видимому, сознание близости смерти, тяжелая жизнь на передовой обостряют у большинства людей человеческие чувства. Но чем дальше уходил фронт, тем суровее становилась действительность. И здесь все зависело от того, какие части стояли, какие люди были среди солдат вражеской армии. Были такие, кто пытался помогать, иногда спасать. Но тем сильнее врезались в память эти солдаты, чем мрачнее был общий фон отношения оккупантов к мирному населению, особенно страшно слушать, как умирали от голода маленькие дети, а их матери, теперь старенькие бабушки, ничем не могли им помочь.

В первый год войны в финском плену погибло очень много наших военнопленных: 17 тысяч. От голода, холода и жестокого обращения. Но лагерей смерти финны не устраивали. На основании мемуаров и печатных сведений мы узнаем, что в Финляндии после первого года войны сложилась целая система лагерей для военнопленных: пересыльно-распределительные, трудовые, инвалидные, штрафные, женские, лагеря для карелов, которых финны называли "соплеменники". Был большой госпиталь для военнопленных в Медвежьегорске, который обслуживали тоже военнопленные. Условия содержания и внутренний режим в лагерях имели определенные различия, начиная с самых льготных, где содержались "соплеменники", не пожелавшие служить в финской армии, и кончая самыми тяжкими штрафными, которые неспроста среди пленных звались каторжными (см.: Гусаров Д.И. Партизанская музыка. С.313-314). Во всяком случае, верной смерти финский плен на Карельском фронте не означал, хотя, понятно, что военная ситуация в этом отношении далека от гарантий. И все-таки расстрел раненого, который не в состоянии идти достаточно быстро, есть преступление против человечности.