– Конечно, – говорю я, притрагиваясь к бумажке с ее номером, лежащей в нагрудном кармане вместе с двумя ее записками.
– Как вообще настроение?
– Чувствую, что мне все по плечу, что я справлюсь.
– У меня такое же чувство.
– Ты правда классная девчонка, – говорю я.
– А ты дурачок, но перспективный, – поддевает она меня.
– Стремлюсь изо всех сил.
– Крэйг? – окликает меня мама.
– А, мам, пап, это Ноэль. Мы подружились здесь.
– А я видел тебя вчера, – говорит папа, пожимающий руку Ноэль.
– Рада познакомиться, – говорит мама.
Ни тот, ни другая и глазом не моргнули на ее шрамы – родители у меня что надо.
– Я тоже рада знакомству, – говорит Ноэль.
– Ты еще учишься в школе? – интересуется папа.
– Да, в «Преемнике», – отвечает она.
– Ой, нагрузка там не позавидуешь, – говорит мама.
– Ага.
– Мне кажется, пора уже менять всю эту систему. Ну сами посудите, вы же оба, умные, молодые, попали сюда из-за непосильной нагрузки.
– Мама…
– Я серьезно говорю. Вот возьму и напишу представителю нашего округа в конгрессе.
– Мама!
– Ладно, я пошла, – говорит Ноэль. – Увидимся, Крэйг. – Она поворачивается, слегка согнув ногу, и быстро машет мне ладонью, что считается за поцелуй, мне кажется. Не будь тут моих родителей, она бы точно меня поцеловала.
– Ну что, готов? – спрашивает мама.
– Ага. Всем пока!
– Подожди! – Из глубины коридора, настолько быстро, насколько он способен, приближается Муктада с пластинкой в руках.
– Крэйг, спасибо тебе. Ваш сын? – поворачивается он к моим родителям. – Этот мальчик очень мне помог.
– Спасибо, – говорят мама с папой.
Я обнимаю Муктаду и впитываю его запах в последний раз.
– Удачи, – говорю я.
– А ты вспоминай меня иногда и надейся, что мне лучше.
– Хорошо.
Мы разжимаем объятия, и Муктада перемещается в сторону столовой, откуда доносится запах пищи. Я смотрю на родителей и говорю:
– Ну что, пойдем?
Дальше – проще некуда: медсестры открывают нам дверь, и вот я снова вижу плакат с надписью «Тсс! Идет лечение», и мы выходим к площадке с лифтами.
– Мам, пап, можете пойти без меня? Догоню вас позже.
– Почему? У тебя все хорошо?
– Просто хочу немного прогуляться один.
– Проветриться и все обдумать?
– Ага.
– Но тебе же не стало… хуже?
– Нет, просто хочу пройтись сам.
– Мы возьмем твои вещи, – соглашаются они, забирают у меня сумку с грязной одеждой, пластинкой и рисунками и, помахав мне на прощание, заходят в лифт, направляющийся вниз.
Я жду примерно полминуты и нажимаю кнопку лифта.
Знаете что, вообще-то мне не стало лучше. Груз с плеч так и не упал, голове не стало легче. Я понимаю, что в любую минуту все может вернуться к прежнему, и я буду пролеживать часами в кровати, перестану есть, буду тратить время попусту и ругать себя за это, психовать при виде домашки, зависать у Аарона, поглядывать на Ниа и снова ревновать, садиться в метро и надеяться, что поезд сойдет с рельсов, снова уезжать на велике на Бруклинский мост. Это до сих пор со мной. Но кое-что изменилось: сейчас это не альтернатива, а только… вероятная возможность, которую я силой всеведущего разума могу в одно мгновение обратить в пыль и рассеять по Вселенной. Это всего лишь маловероятная возможность.
Я захожу в огромный блестящий лифт. Мне столько всего предстоит увидеть в настоящем мире. Даже не знаю, с чего начать. Наверное, сначала пойду домой, разберу свои рисунки, а потом позвоню всем, кого знаю, и скажу, что перехожу в другую школу, и еще попрошу, чтобы больше не писали мне на почту, а звонили по телефону. Надо бы сходить в парк (и почему я раньше не ходил?), погонять с какими-нибудь детишками мяч или фрисби позапускать. У меня же выходной, и погода просто отличная.
Я прохожу через фойе, и меня настигает запах кофе, кексов, цветов и ароматических свечей из подарочного магазина – как же круто все это пахнет! Почему в госпитале «Аргенон» есть подарочный магазин? Мне кажется, такие магазины должны быть у каждого госпиталя.
Выхожу на тротуар и вдыхаю воздух полной грудью.
Вот он я, свободный человек. Конечно, я еще несовершеннолетний, но мы как-никак четверть жизни проводим в несовершеннолетии, так что надо стараться брать от этих лет все. И вот он я, свободный несовершеннолетний, стою и вдыхаю весенний воздух, обволакивающий меня как простыня.