Это останется с нами

– Надеюсь, ты не надо мной смеешься, а?

Он хохочет.

– Чуть-чуть… Не злись.

Мы выходим в темноту на холод. Хлопают дверцы машин, взрыкивают двигатели. Сэм говорит: «Пока!» – и идет за велосипедом, мне нужно к метро, но я слышу, как он восклицает:

– Эти гады спустили мне шины! Ублюдки!

Успеваю вовремя прикусить язык и не выдать фразочку типа: «Я в твоем возрасте не сквернословил…» В интернате каждый, кто хочет выжить, должен выглядеть взрослым и сильным, особенно если ты слабый малыш. Нужно уметь создавать шум и занимать место, не выказывая слабины. Иначе быть беде. Грубые слова и жесты становятся чем-то вроде знаков отличия, придающих тебе устрашающий вид. В десять лет я грязно ругался, без конца дрался и не мог дождаться момента, когда вырасту и необходимость в этом отпадет.

– Родители смогут тебя забрать?

– Нет, но я близко живу и дотолкаю велосипед до дома, не развалюсь.

– Я тебя провожу.

– Обойдусь…

– Ты ребенок, а дети не должны по ночам бродить по городу, одного я тебя не отпущу.

Он не умолкает всю дорогу. Рассказывает о трехлетней сестричке, «ужас до чего забавной, когда не тырит игрушки». О своей любимой игре Майнкрафт[31] – «жалко, что папа не разрешает играть на неделе». О коте Шарио – «он спит со мной с котеночных времен». О приятеле Мариусе, который принес в школу сигареты. О том, как ему не терпится пойти в шестой класс. О карате: «Я его обожаю не меньше хип-хопа». О велосипеде – «его уже два раза пытались украсть». Отдышавшись, он продолжает – и говорит, говорит, говорит ломающимся голосом то ли ребенка, то ли подростка. Он смешит меня, вставляя в свой монолог бранные словечки взрослых.

«Я знаю Мариуса с детского сада, он мой лучший друг. Иногда он бывает жутким занудой, но я не злюсь – умею разбавить вино водой»[32].

Или:

«Гребаные угонщики меня достали!»

Я смеюсь, и он принимает это за одобрение.

Дорога занимает десять минут. Малыш достает из рюкзака ключи и говорит: «Спасибо, что проводил…» Услышав, что дверь захлопнулась и замок щелкнул, я иду к метро, послав сообщение Жанне и Ирис: «Немножко задержусь, не волнуйтесь».

33 Ирис

Мадам Болье умерла. В больнице состояние стабилизировали, но через три дня случился второй удар, который ее прикончил. Директриса агентства «успокоила» меня, сообщив, что уже нашла новую подопечную, пожилую женщину с болезнью Паркинсона. Я растерялась, предпочла не отвечать и перевела разговор на другую тему. Деньги, которые я получала за работу у мадам Болье, составляли существенную часть моего заработка, но в день ее смерти они не были первой заботой. Чуть позже ее дочь прислала мне сообщение с благодарностью за заботу о матери. Я в ответ написала несколько удручающе банальных строк, но не решилась выразить свою печаль, зная, как велико ее страдание.

Надия лежит в кровати, когда я вхожу. Сын сидит рядом, погрузившись в чтение «В поисках утраченного времени».

– Он не пошел в школу – не захотел оставить меня одну в таком состоянии.

– Ваш мальчик в десять лет читает Марселя Пруста, не случится большой беды, если он прогуляет день-другой. Доктор был?

– Да, сегодня утром. Мой рассеянный склероз сделал еще один шаг вперед. Ноги больше меня не держат, приходится использовать кресло, что очень обидно, потому что я только что купила миленькое платьице и никогда его не надену.

– Я вам помогу!

– Оно слишком короткое, – рассмеялась Надия, – если напялю его и сяду в кресло, мои прелести окажутся на виду, а это недопустимо, да и снять его сама я не сумею. Я обречена носить легкие удобные туники, в которых выгляжу старухой.

– Извини, что влезаю в разговор, мама, но ты не такая уж и молодая.

– Ну спасибо, дорогой! Между прочим, мне всего тридцать шесть.

– И я о том же, – скрывая улыбку, ответил мальчик.

Надия принимает свою болезнь, но оказывает ей сопротивление, и это не может не впечатлять. Она не прыгает через препятствия, но взрывает их, напоминая мне детей, о которых я заботилась в Ла-Рошели. Они боролись и радовались жизни, даже этой борьбе, несмотря на болезнь. Мне случалось возвращаться домой морально выжатой из-за несправедливости матери-природы. Жереми выслушивал меня, подбадривал, твердил, что я занимаюсь потрясающим делом. Он тревожился за меня и задавался вопросом, достаточно ли я крепкая, не надорву ли собственное здоровье. Помню, однажды вечером я рассказала Жереми, как расстроилась, узнав, что шестилетний Люка вряд ли поправится, а он крепко обнял меня, погладил по голове и сказал:

– Знаешь, дорогая, у тебя много достоинств, но ты слишком чувствительна для профессии, которой занимаешься. Думаешь, малыш не почувствовал, как ты расстроена? Прости за резкость, но кто-то должен это сказать. Ты не создана для медицины и приносишь больше вреда, чем пользы.