Это проклятое ремесло.

Внизу я поставил сокращенный росчерк, от которого затошнит любого графолога, и запечатал послание. Подумав как следует, я не стал посылать ему чек. Причина очень проста: получение сокровища должно произойти быстро. Прошло уже три дня с момента удачного убийства Влефты, три дня, как я лелею свою болезнь. Мохаристы, должно быть, уже предупредили щедрого давателя, который скоро опротестует его. Следовательно необходимо, чтобы по чеку было получено сегодня же...

Лучше, если бы Матиас сам получил по чеку. Только он может провернуть эту операцию без особого для себя риска.

Через час вернулась Франсуаза, нагруженная кульками. Тут была и одежда, и еда... Сорочка, которую она принесла, была красивого пастельно-голубого цвета... Я был очень тронут. Я встал и оделся.

— Кстати, ты говорила с моим другом?

— Да... Но я говорила не с Матиасом, мне ответила какая-то дама.

— Хозяйка?

Она отрицательно покачала головой.

— Нет, сначала мне ответила хозяйка. Когда я назвала твоего друга, она попросила меня не вешать трубку и соединила с его комнатой, и вот тут-то мне ответила женщина...

Н-да, мое адамово яблоко дернулось. Я был совершенно ошеломлен.

— Как... Ты говорила с кем-то другим?

Что поделаешь! Она ведь не обладала навыками секретного агента. Я вздохнул.

— Что ты ей сказала?

— Я попросила ее передать, что друг месье Матиаса Сан А. будет ждать его у мадмуазель Боллерц, 13, Золикрештрассе.

— И больше ничего?

— Ничего... А что?

Ну, это не смертельно. В конце концов информация не содержала ничего компрометирующего. Даже если бы тот, кто находился у Матиаса, был из сети.

К тому же голос был женский, а не мужской. Я знал Матиаса. Это красивый, блестящий молодой человек, двойник Монтгомери Клифа. Женщины обмирают от его объятий и падают как мухи... Он любит это дело, и не вашему отощавшему глупцу Сан Антонио бросать в него первый камень.

— Хорошо... Надеюсь, она передаст поручение.

Разволновавшись, она спросила:

— Я не должна была ничего говорить?

— Видишь ли, в нашей профессии письма передают только в собственные руки, а сообщения только собственным голосом... Но ты не беспокойся.

Она отправилась на кухню что-нибудь приготовить, и я тоже потащился туда, чтобы ей помочь... Как помочь, спросите вы? Я к ней чертовски приставал. В результате мы так раззадорились, что свалились на надувной матрас. Тогда наступил один из лучших дней моей жизни, и я устроил большой супер гала! Сначала «Бинокль фининспектора», потому что это введение (если можно так выразиться) высшего стиля. Затем «Пишущая машинка маман» (десять лет практики, универсальная клавиатура, двухцветная лента и табулятор) это для перехода к моему триумфу — «Вертолет Негуса». Дамы, которые удостаивались чести вознестись на эту вершину наслаждений уже никогда оттуда не спускались. Из ста четырнадцати, попробовавших «вертолета», двенадцать ушли в монастырь, двадцать две в дом, допускаемый моралью, но который многие осуждают, а другие были обнаружены либо с пулей в голове, либо в меблированных комнатах. Это вам о чем-нибудь говорит?

В финале она получила право на небольшую «Тонкинку у губернатора». Любовь для меня как допинг, как говаривал мой друг Шампуэн. Чем больше я ею занимаюсь, тем в лучшей форме я чувствую себя.

Франсуазу же надо было собирать по частям. Если бы ее матрас спустил, у нее не хватило бы сил заткнуть пробку, чтобы избежать катастрофы. Она оказалась в столь растрепанном состоянии, что вашему покорному слуге пришлось самому готовить яичницу...

Мы подкрепились по-турецки, на матрасе[1]. Замечательно, как на пикнике... Любой пикник вне квартиры внушает мне ужас: брезент палаток, который протекает, жирная бумага, полусырая еда, орущие дети... Нет уж, увольте!

Я уже не чувствовал так называемой пневмонии. Я думаю, что моя малышка-сестричка преувеличила диагноз. Женщины всегда хотят внушить, что мы всем им обязаны!

— Я попрошу тебя об одной услуге, Франсуаза.

Она влюбленно посмотрела на меня. Ее глаза были наполнены такой теплотой, что могли растопить ванильное мороженое.

— Все что хочешь, мой любимый.

— Необходимо, чтобы ты отправила это письмо, очень срочно.

Она оделась и взяла послание.

— Наклей достаточно марок, это во Францию.

Она утвердительно кивнула и удалилась. Я зажег сигарету, несколько хороших затяжек расправили мне легкие. Как хороша жизнь. При условии, что тебе везет, оф кос[2]! И — постучим по дереву — мне пока везло! Не будете же вы мне говорить, что вмешательство этой маленькой порочной Франсуазы было не чудом, а? Ведь меня могла бы заметить и какая-нибудь старая карга? Или отставной жандарм! Ставлю полярный против заколдованного круга, что лишь один из тысячи взял бы меня под защиту, как это сделала моя милашка. Все другие бросились бы стучать ногами и орать во всю глотку.