Это просто цирк какой-то!

А каким профи он был! Как виртуозно жонглировал шестью мячиками и пятью булавами, стоял на пяти катушках, легко крутил всякие сальто и нанизывал рондады с винтом по кругу манежа. Ирка Романова зауважала его за десять подряд выходов на «крест» – в тот вечер артисты традиционно собрались в курилке после вечернего представления, и Ирка, знаменитая своими силовыми упражнениями, которые не всякий мужик мог повторить, спокойно отработав несколько выходов на кольцах, которые тут же и висели, как бы шутя предложила Косте продолжить: «Троепольский, ты следующий!» Ну, и офигела, конечно. Как, впрочем, и все присутствующие, потому что Костя, едва заметно касаясь пальцами ног пола, взлетал вверх с такой легкостью, будто внизу была подкидная доска, а не деревянный настил – и так десять раз. Рекорд самой Романовой был значительно скромнее.

Очевидный универсал партера, работал Костя эквилибр[38] на моноцикле[39] (с удивлением узнала, что сейчас моноцикл называют странным, каким-то острым словом «юнисайкл». Красиво, богато, непонятно – что и говорить, но это все тот же одноколесный велосипед). Костя крутил педали ногами, одной ногой, руками, одной рукой, он стоял на сиденье, балансировал вместе с моноциклом на катушках (их подкладывал ассистент в момент, когда Костя подпрыгивал и как будто зависал в воздухе), делал сальто вместе с аппаратом – моноцикл казался продолжением точеного Костиного тела. И это было очень красиво. Многие артисты труппы ежедневно смотрели из-за форганга его номер, любой из наших парней с радостью брался помогать униформе укладывать секции пола для моноцикла. В цирке нет лучшего признания мастерства и способа выражения приязни, чем помощь делом.

В тот день я, придя сильно раньше и к моменту появления Кости уже вволю набросавшись колец и булав, восторженно таращилась с барьера на летающий по манежу моноцикл. Троепольский заметил это:

– Иди сюда, Ло, попробуй. Он совсем ручной, не обидит тебя, – и выкатил вперед самый низкий моноциклик, абсолютно не выглядевший опасным. Несколько остальных, блестящих, высоченных, огромных, внушали мне трепет.

Мгновенно стало жарко, потом холодно, потом стыдно и страшно – понятно же, что я сейчас облажаюсь по полной программе, но не было такой силы в мире, что заставила бы меня отказаться. И я полезла на моноцикл.

Угу. Это я репетировала на мягких опилках. А Костя работал на специальном круглом деревянном настиле – велосипеду, даже одноколесному, крайне затруднительно ездить по мягкому. Насколько твердый этот пол, я осознала тут же, через секунду после того, как Костя отпустил мою руку. Гадское колесо, не закрепленное никак вообще, выпрыгнуло из-под меня мгновенно, и копчик со спиной последовательно приложились к полу с метровой высоты. Хорошо, что моноцикл Костя выбрал самый маленький, прямо детский какой-то (это на нем он крутил педали руками, балансируя в стойке), потому что у меня от удара аж искры из глаз полетели, но я вскочила, выдохнула и без писка полезла снова на проклятый аппарат.

Разве я могла показать Косте, что крепко ушиблась? Да и боли не было, словно мне вкатили мягкую и мощную анестезию. Сейчас, взрослая и до отвращения честная с собой, я понимаю все о дофаминовых атаках и эндорфинных всплесках, давно научилась распознавать шаги любви, а тогда не сразу поняла масштаб бедствия, лучшего бедствия в моей жизни.

В общем, на следующее утро я рассматривала в большом прямоугольнике зеркала, подаренного клоуном Юркой, свою фиолетовую задницу и частично синюю спину и понимала, что придется, пожалуй, учиться спать на животе. Что абсолютно не помешало мне днем снова дождаться на манеже прихода Кости и снова попробовать влезть на этот пыточный насест – ровно с тем же успехом. Пол стал еще тверже, очевидно, замыслив против меня недоброе. Но зато я минут десять опиралась на Костину стальную руку и была счастлива, как слон при виде сдобной булочки. И вот этого счастья, неведомого раньше, вдруг очень испугалась.

Слишком уж оглушительным оно было и не похожим ни на что, испытанное мной до того времени. У меня же имелся в наличии будущий муж, временно немножко забытый, но такой знакомый и родной, такой преданный и надежный Женька. И по любви, по большой и единственной, как мне тогда казалось, любви, естественным путем выросшей из нашей дружбы аж со второго класса, я собиралась выходить за него замуж через полтора-два года. А значит – нечестно. Нечестно настолько сильно хотеть, чтоб тебя держал за руку посторонний взрослый мужчина. Даже не держал – просто подставил свою руку, чтоб ты не сразу шмякнулась многострадальной задницей о настил. И быть оглушающе счастливой уже от одного этого как-то неправильно. Предательством попахивает. Предательницей я не была, врать и притворяться не умела. Но что было делать, если мне отчаянно хотелось опираться на руку Кости еще хотя бы часа три? А лучше – восемь. Непрерывно. А потом вспоминать его руки ежеминутно, до следующего случая, и предвкушать его, этот случай.